Степан Калмыков: в науке нет неинтересных вещей

Почему вы выбрали науку, особенно такую нетривиальную, как радиохимия?

Мой путь, наверное, обычный, не очень отличающийся от тех направлений, которые выбирали мои однокурсники или другие ребята-химики. На химическом факультете каждый год делаются курсовые. Я пришел к своему научному руководителю Игорю Петровичу Ефимову — к сожалению, его уже нет с нами. Он познакомил меня с моим будущим шефом, Юрием Александровичем Сапожниковым. Направление, которым я стал заниматься, — радиоактивность окружающей среды. С каждым годом оно нравилось мне больше и больше. Экспедиции по Черному морю, отбор проб, их анализ… Мы публиковали статьи, я получил повышенную стипендию, да и вообще мне все это стало очень нравиться. Я всегда студентам говорю: «В науке нет неинтересных вещей. Очень важно, особенно когда ты еще маленький человек — студент или даже аспирант — найти коллектив, где тебе дадут развиваться, где тебя будут воспринимать не как обузу или лишнего ребенка, а будут относиться как к члену коллектива и будут вкладываться в тебя». Так оно и сложилось в моей жизни. Я очень благодарен судьбе и тем людям, которые в свое время приняли меня и заложили основы воспитания.

Радиохимия тогда была совершенно непопулярной наукой. Нужно помнить, что это было начало 1990-х. Наука вообще не была популярна, скажем так. Я закончил вуз в 1996 году, и многие ребята моего года после выпуска сразу уехали за границу, потому что здесь перспективы были очень туманные. И среди этих перспектив радиохимия была самой туманной. В 1986 году «произошел» Чернобыль, и теперь в обществе была радиофобия. Она и сейчас сохраняется, но амбициозные планы Росатома или медицинские проекты с использованием радиотерапии на слуху, и это снижает уровень тревожности. Так что радиохимия тогда была далеко не прорывным, не магистральным направлением. То, что я выбрал ее — заслуга Игоря Ефимова и Юрия Сапожникова, которые своей энергией смогли меня зажечь.

Если посмотреть глобальнее — почему именно химия?

На самом деле методом исключения. Сначала я выбрал направление – естественные науки, что, в общем-то, удивительно, потому что мои родители и все мои родственники – гуманитарии. Мои мама с папой и братья закончили исторический факультет МГУ и никогда не имели прямого отношения к естественным наукам.

Прежде всего меня, как и многих химиков, интересовала биология. Не ботаника, а то, что сейчас называют молекулярной биологией: цитология, основы клеточных процессов и так далее. Когда нужно было выбирать конкретный вуз, у меня не было выбора «МГУ – не МГУ», потому что очарование его кампуса, его атмосфера ничем не могут быть заменены и перебиты. В этом плане я патриот Московского университета.

Что касается выбора факультета, все было довольно тривиально. Мне справедливо объяснили, что на химическом факультете где-то треть кафедр связаны с биологическими процессами и с молекулярной биологией: химия природных соединений, кафедра химической энзимологии, кафедра медицинской химии и многие, многие другие. Так что я как химик – немного несостоявшийся биолог. Но правда многие задачи, которые сейчас приходится решать, например связанные с ядерной медициной, находятся на стыке инженерных наук и биологии. В итоге все, что мне сказали – подтвердилось.

Какие задачи сегодня стоят перед Российской академией наук?

Сейчас Академия делает серьезный поворот к формированию единого научного и академического пространства. РАН является единственной экспертной организацией, которая занимается экспертизой всех проектов, которые подают и вузы, и институты, будь то на государственное задание или на другие программы.

При этом мы занимаемся не только экспертизой. Сейчас мы начинаем выстраивать систему проектов не просто по принципу «кто что умеет», а по каким-то государственным приоритетам: импортозамещение, малотоннажная химия и так далее. Мы хотим понять, где у нас белые пятна, куда нужно вкладывать, где можно что-то создавать. Может быть, какие-то направления отмирают? Тогда нужно не выкидывать людей за борт, а постараться перевести ученых на другие темы, на которые есть спрос. Понятно, что это очень тонкая тема, потому что если мы говорим о фундаментальной науке, то прогнозирование — очень сложная задача. Не наломать дров очень важно.

Что касается поисковых, прикладных вещей – тут более или менее понятно. То, что сейчас требуется для суверенитета, импортозамещения и существования государства, должно исследоваться. РАН сейчас занимается как раз выстраиванием этой деятельности и у вузов, и у институтов.

Чтобы вы представляли, те вузы, которые подведомственны Минобрнауки, курируют 18 министерских ведомств, в которых в той или иной степени представлена научная составляющая, и которых мы тоже экспертируем. Мы тоже выстраиваем их работу в рамках приоритетов государства.

Какова роль просвещения в современном обществе?

Очень важное направление, на мой взгляд. Начну с пласта, связанного с просвещением – это работа с маленькими людьми, со школьниками. Нужно попытаться ненавязчиво дать ребятам широкую картину мира не зубрежкой с учебников, а с помощью интересных лекций и экскурсий. Эта задача в том числе практическая, потому что потом эти ребята пойдут учиться, и у них будет, во-первых, не нулевой уровень знаний, во-вторых, горящие глаза. Они придут в вузы не для того, чтобы отсидеть свои пары и уйти — им будет интересно то или иное направление, о котором они услышали когда-то на лекции или в каком-то фильме, после того как они сходили куда-то в музей или на экскурсию в лабораторию. В Советском Союзе просветительская деятельность всегда была на очень высоком уровне. Люди в метро читали книги, и художественные, и научно-популярные. Мы знаем много серий книг, которые на очень хорошем уровне выполняли задачу просвещения людей. Я не могу себе представить, чтобы в Советском Союзе ставился вопрос, что Земля плоская. В такие абсурдных вещах, абсолютно очевидных, на мой взгляд, всплывает незнание базовых основ у большого количества людей. Просветительская деятельность должна начинаться с основ — что такое химия. Ведь у нас есть повсеместная хемофобия. Понятно, маркетинговые подходы влияние оказывают — «шампунь без химии». Чушь же какая-то! Надо людям открывать глаза на происходящее.

Кроме просветительской роли, есть еще один важный аспект. Например, в экологии. У людей начинаются панические состояния: у них появляется ощущение, что их все время травят, что они вечно находятся под угрозой и так далее. Где-то это может быть и так, но не везде. Надо людям показывать объективную картину мира. Это нетривиальная задача. Сам популяризатор должен быть ученым – он должен рассказывать не об абстракции, а о том, что сам видел и знает, должен быть погружен в эту тему. Мы все видим: популяризаторов много, а вот профессиональных популяризаторов очень мало.

Как Академия наук готовится к своему 300-летию?

Координационная роль как в мероприятиях, посвященных 300-летию Академии наук, так и в рамках Десятилетия науки и техники, конечно, не замыкается на мне. Мы работаем всем Президиумом. У нас есть очень внушительный список популяризационных мероприятий, в том числе связанных со школами: выставки, передвижные выставки, сугубо научные мероприятия, например, конференции. Для нас 300-летие Академии наук очень важная дата, потому что Академия возвращается в общее технологическое поле и начинает играть ключевую роль в принятии любых государственных решений, связанных с наукой. Ни один крупный проект как в Советском Союзе, так и до этого не был осуществлен без участия Академии наук, будь то атомный проект, химизация или космос — мы прекрасно знаем, кто занимался этими проектами, и все они были академиками. Эти примеры показывают то, как было, чем живет Академия сейчас и какие задачи мы ставим в дальнейшем – чтобы широкой общественности была понятна суть работы Академии.

Полную версию интервью смотрите в видеоформате на наших ресурсах в Rutube, Youtube и ВКонтакте. Оператор: Снежана Шабанова