Блеск и нищета институциональных трафаретов

Ученым не нравится, что на них смотрят как на одну из категорий наемных работников. Однако поскольку они существуют на общественные средства, им неизбежно приходится сталкиваться с тем, что для кого-то они являются лишь еще одной категорией служащих — только более проблемной, чем прочие. Задачи социологического исследования науки в значительной мере состоят в том, чтобы рассказать ученым, как их видят бюрократы и чего от них можно ждать, а бюрократам — как ученые видят их и других ученых и чего можно ожидать от них. Социология слаба по части открытия универсальных законов (как любят напоминать социологам физики), но зато отлично справляется с тем, чтобы показать, что некоторые интуитивно правдоподобные представления о человеческом поведении неверны, и поэтому социальная инженерия, основанная на этих представлениях, не ведет к запланированным результатам.

Центр институциональных исследований науки и образования опубликовал результаты исследования эффектов реформирования системы присвоения степеней в России. Система присвоения степеней — образчик социальной инженерии, играющий в биографиях российских ученых центральную роль и при этом, видимо, функционирующий совершенно не так, как надеялись его создатели. Чтобы разобраться, почему это так, нам надо вначале разобраться с тем, какие проблемы он должен был решить.

Каждый наниматель хотел бы быть уверенным, что работники справляются с работой, за которую получают деньги. Не каждому нанимателю эта уверенность дается легко. Контроль над качеством работы может осуществляться тремя способами — на входе, в процессе и на выходе, по результатам. Контроль на выходе означает, что наниматель платит деньги за уже сделанную работу. Это, на первый взгляд, оптимальный вариант — наниматель ничем не рискует, пока работа не закончена. С ним, однако, есть две проблемы — во-первых, во многих случаях деньги должны быть вложены до, иначе работа вообще не начнется. Во-вторых, работодатель не всегда может оценить качество работы, даже когда она уже завершена. Обе проблемы встают в полный рост в управлении наукой.

С одной стороны, многие исследования никогда не состоятся, если под них не выделены общественные средства. Адронный коллайдер ученые на свои деньги не построят. С другой стороны, результаты исследований, особенно в фундаментальной науке, выглядят как теории, открытия или изобретения, которые условный наниматель не может не то что оценить, а даже понять. На помощь можно позвать экспертов-ученых, но тогда возникнет вопрос — кто будет оценивать работу самих экспертов? Кто поручится, что они не сговорятся с теми, кого оценивают, и не начнут распределять общественные деньги в пользу своих родственников, друзей, союзников или просто тех, кто вернет им часть этих денег наличными? К несчастью, помимо славных страниц, в истории науки есть масса примеров того, как научные учреждения оказывались в руках академических банд, которые кроме того, что осваивали общественные деньги не хуже коррупционеров-чиновников, еще и старались испортить жизнь настоящим ученым, способным их разоблачить или как-то иначе представляющих собой угрозу для них.

Есть два других способа контроля — на входе и в процессе. Контроль на входе осуществляется в первую очередь через наем. В германском или американском университете профессор будет обладать полной свободой заниматься любыми исследованиями или не заниматься ими вовсе — и никто его за это не уволит, поскольку он защищен пожизненным контрактом. Пожизненный контракт, однако, люди обычно получают во взрослом возрасте — обычно годам к 40 — и после того, как докажут своей предшествующей карьерой, что они хотят и могут заниматься наукой. В том, чтобы предоставить выдающимся ученым полную свободу, есть много привлекательного и для самих ученых, и для нанимателя, поскольку это снижает для обоих издержки контроля. К несчастью, тут встает тот же вопрос доверия к экспертам: кто будет решать, что этот ученый уже заслужил полное доверие, а тот — еще нет, и как мы можем полагаться на их суждение? Призрак академических банд снова появляется на горизонте.

Наконец, третий способ, контроль в процессе, на первый взгляд безнадежен в применении к ученым. Невозможно понять путем наблюдения, вынашивает ли ученый великую идею или прокручивает в уме прошлую серию любимого сериала. Советская власть хотела быть уверенной, что научные сотрудники занимаются наукой, и требовала их обязательного присутствия в институтах с 9 до 17. Благодаря этому были связаны десятки тысяч шарфов и рассказаны в курилках сотни тысяч анекдотов, не всегда для советской власти лестных.

История государственной научной политики с 1980-х годов — это, в первую очередь, история поиска решения проблемы контроля качества работы ученых, которое, с одной стороны, было бы осмысленным, с другой — устойчивым к возможным махинациям, с третьей — не было бы запредельно дорогим. Самое известное направление этих поисков ведет в сторону формальных показателей научной продуктивности. Эти показатели предлагали вместо оценки непосредственного результата — открытия или изобретения — оценивать степень их принятия другими учеными, опираясь на публикации или цитирования. Осмысленность подсчета публикаций и цитирований стала темой многочисленных дебатов. Даже те, кто защищает их валидность, вынуждены признать, однако, что они оказались малоустойчивыми к махинациям и породили все виды имитации, наподобие «мусорного Scopus».

Другое решение возвращало отброшенную ранее идею контроля в процессе. Это возвращение предполагало обращение к институциональным трафаретам. Институциональный трафарет представляет собой шаблон, регулирующий, как должны приниматься те или иные решения — например, решение присудить кому-то ученую степень. Логика внедрения институционального трафарета такова. Если есть несколько способов решить какую-то задачу, то выбор одного из этих способов часто маркирует любого кандидата как более или менее достойного. Так, при защите диссертации претендент на степень должен получить отзывы от нескольких старших коллег (оппонентов и рецензентов). Диссертант, знающий, что его диссертация не очень, скорее всего, попробует получить отзыв от кого-то, на чье снисходительное отношение может рассчитывать — коллегу, соавтора, старого друга, — и позаботится, чтобы никто больше ее текста не видел. Напротив, диссертант, верящий, что его работа гениальна, попробует воспользоваться случаем и привлечь к ней внимание важнейших авторитетов в своем поле — и чтобы оповестить их о сделанном открытии, и чтобы их участие в защите могло впечатлить диссертационный совет и даже стать рекомендацией для будущего работодателя.

Идея институционального трафарета состоит в том, чтобы принудить к следованию «лучшим практикам» даже тех, кто не хотел бы им следовать. Надежда здесь двояка — с одной стороны, вынужденный играть по самым высоким ставкам претендент будет стараться написать по возможности лучшую диссертацию, чтобы не опозориться. С другой стороны, претендент, сознающий, что не дотягивает до того, чтобы играть по правилам высшей лиги, не будет писать ее вовсе. И то, и другое должно способствовать повышению среднего уровня.

Реформы системы присуждения степеней в России могут считаться одним из самых масштабных в академической истории примеров создания трафарета, который за счет регулирования процедуры должен был повысить качество продукта. Его история отсчитывается по крайней мере с 1816 года, когда вскрылась «Дерптская афера» — инцидент с продажей двух юридических степеней в Тартусском университете; на три года присвоение степеней было приостановлено, а затем возобновлено, но уже по строго регулируемой процедуре, подразумевавшей, среди прочего, отсылку документов в столицу для утверждения итогов защиты (роль ВАК тогда играл лично министр народного просвещения).

Последние этапы этой долгой истории развернулись уже в XXI веке. Между 2006 и 2014 годами положения о присуждении степеней и о диссертационном совете непрерывно пересматривались. Вносимые в них изменения можно разбить на несколько категорий. Во-первых, они вводили требования к составу диссертационного совета — он должен был быть больше, чем считалось достаточным прежде, и состоять преимущественно из докторов наук, работающих в данной организации и, начиная с 2011 года, имеющих недавние публикации в соответствующей области. Во-вторых, в дополнение к тексту диссертации требовались журнальные публикации в изданиях из специального списка (с 2006 года), использующих процедуру анонимного рецензирования. В-третьих, тексты автореферата и диссертации должны были помещаться в открытый доступ, а сама защита записываться и транслироваться. И наконец, в-четвертых, был введен запрет на соавторство диссертанта с официальными оппонентами, а также на любые формы сотрудничества диссертанта и руководителя с ведущей организацией.

Смысл этих ограничений легко угадать. Они должны оставить возможность открыть диссовет лишь тем организациям, в которых работали публикующиеся по данной тематике доктора наук. Диссертант должен быть готов представить свои работы на суд большого числа людей, с некоторыми из которых он никак не связан, включая возможных зрителей видеотрансляций защиты и читателей вывешенного в интернете текста. Шаги, которые ведущая научная организация и жаждущий признания диссертант сделали бы сами, по собственной воле, спускались ко всем прочим организациям и претендентам на степень в качестве обязательного требования. То, чего регулирующий орган рассчитывал добиться при введении всех этих инноваций, формулировались им с замечательной прямотой. Во-первых, предполагалось, что они помогут остановить вал защит диссертаций, в первую очередь по социально-экономическим наукам (чаще всего упоминались педагогика, экономика и юриспруденция), которые, предположительно, в основном невысокого качества. Чтобы добить социально-экономические дисциплины, к ним были введены повышенные требования по числу публикаций. Во-вторых, ожидалось, что произойдет концентрация диссертационного производства в небольшом числе важнейших научно-исследовательских центров. Претенденты из всей остальной страны должны были осуществлять паломничества в научные столицы (которые, в силу известных особенностей устройства страны, являются и ненаучными столицами).

ЦИАНО провел исследование того, что фактически изменилось в диссертационном производстве под воздействием радикальных реформ, особенно фокусируясь на эффектах инноваций 2013–2014 годов. Мы использовали данные Российской книжной летописи и сайта ВАК, где должны, по идее, быть отражены все защиты. Резюмируя, мы можем сказать, что общее число защит действительно сократилось в два с лишним раза — с рекордных 29700 в 2006 году до примерно 14 тысяч в 2015-м. В этом смысле ВАК преуспела. Изменился ли, однако, состав диссертантов и изменилась ли практика защиты? Если ВАК была права в том, что социально-гуманитарные дисциплины — незаживающая рана российской науки, и если изобретенный ей трафарет способствовал исключению слабых ученых, пропорции защит в конце периода должны были измениться в пользу благополучных естественных наук.

Фактически, однако, реформа 2013–2014 годов не принесла в этом смысле никаких результатов — доля социально-гуманитарных дисциплин колебалась в районе 40–41% защит. Естественные науки пострадали не меньше. На самом деле, из относительно крупных специальностей самый сильный удар пришелся по биологии (-46,7% защит в 2015-м по сравнению с 2013-м) — больше, чем в экономике (-45,8%), и гораздо больше, чем в юриспруденции (-30,7%) и педагогике (-25,6%). Если мы берем весь период с 2006 года, картина оказывается ближе к тому, что ВАК, видимо, ожидала увидеть. В частности, пересмотр сети советов в 2008 году нанес удар по гуманитариям, слабее затронув естественников (право сократилось на 65,5%, а биология — «всего» на 48%). Это сжатие, однако, могло быть лишь в небольшой степени результатом усилий ВАК. Куда больше оно могло быть обязано перепроизводству остепененных в предыдущий период на фоне сокращения спроса: большинство получающих ученые степени — вузовские преподаватели, а как раз после 2006-го вузы начали ощущать последствия спада рождаемости 1990-х, который привел к сокращению студенческого контингента.

Аналогично центр тяжести диссертационного производства не сместился кардинально в направлении ведущих научных центров. Так, например, в 2011–2012 годах доля докторских защит, состоявшихся в институтах РАН, была 11,4%. На университеты, ставшие частью проекта 5-100, приходилось 14% защит, на все остальные учреждения — 74,6%. В 2014–2015 соотношение изменилось и составило 12,5%, 15,1% и 72,5% соответственно — увеличение произошло, но оно кажется мизерным, особенно с учетом того, что доля преподавателей, работающих в ведущих университетах, тем временем также стремительно росла, в том числе за счет слияний и поглощений.

Распределение защит между столичными городами и регионами также изменялось в пределах долей процента. Львиная доля защит — порядка 33% — приходится на Москву, и эта доля остается величиной замечательно постоянной. При этом ВАК с куда большей охотой закрывала диссертационные советы в невыдающихся институциях, однако, судя по всему, те, кто иначе защищался бы в них, мигрировали в другие такие же институции, а не в вузы, которым ВАК хотела бы доверить контроль над интеллектуальной жизнью. В целом кажется, что те, кому повезло вписаться в трафарет, защищались, а остальные — нет, но нет свидетельств, что вписавшиеся лучше соответствовали озвученным представлениями самой комиссии о «настоящей науке».

Почему трафарет, сократив число остепененных, так мало изменил их профиль? Помимо общей инертности академического сословия, основным фактором здесь кажется то, что трафарет создавал множество узких мест, которые его создатели не предвидели и которые в некоторых случаях затрагивали как раз тех, кого они хотели бы видеть в рядах обладателей степени. Так, со сложностями сталкивались маленькие специальности, вроде древних языков, в которых список потенциальных оппонентов и организаций был таким коротким, что правило изоляции было сложно или невозможно соблюсти, а специалистов было так мало, что, скажем, кончина одного из них могла заблокировать работу целого диссовета. Защиты могли откладываться на годы по этим причинам. Парадоксальным образом от таких сложностей не страдали разросшиеся в предыдущие года специальности вроде экономики, в которых как раз докторов было в избытке.

Можно ли было придумать другой и лучший трафарет? Сложно сказать. Можно было бы развить еще дальше логику, заложенную в трафарет нынешний, например запретить включать в состав оппонентов соавторов научного руководителя (на самом деле именно руководитель обычно подбирает лояльных оппонентов), однако это лишь усугубило бы бедствие малых специальностей с неизвестным выигрышем. Антрополог Джеймс Скотт в своей книге «Благими намерениями государства», одном из самых влиятельных трудов по социальным наукам конца XX века, утверждал, что проблемы, с которыми столкнулся диссертационный трафарет в России, являются неизбежным следствием попытки регулировать человеческую жизнь, опираясь не на локальное знание, а на абстрактные, умозрительные представления о человеческом поведении. Разнообразие обстоятельств, в которых находят себя люди, слишком велико, чтобы можно было придумать единый институциональный механизм, предусматривающий каждое из них. Эта задача, может быть, просто выходит за пределы возможностей человеческого разума.

Такая точка зрения находит некоторое подтверждение в истории борьбы за академическое качество. Те истории успеха, которые мы находим в ней, — это не истории внедрения изощренных механизмов контроля. В университетах, которые весь мир стремится имитировать сегодня, основной схемой контроля является контроль на входе, осуществляемый при найме на долговременную позицию. Гарантией того, что эксперты будут вести себя при этом добросовестно, является не формальная процедура, которой они обязаны следовать, а существование вполне реальных выгод, связанных с наймом сильного кандидата. Кафедра, факультет или департамент, которые занимаются наймом, рассматривают эту процедуру как конкуренцию за престиж, который принесет молодая звезда, и за ресурсы, которые она обеспечит, — приток талантливых аспирантов, грантовых денег и так далее. В свою очередь, сам кандидат рассматривает защиту диссертации как способ послать конкурсному комитету сигнал о том, что именно он — та самая молодая звезда, которая им нужна, и для этого приходит к выводу (безо всякой подсказки со стороны ВАК), что нужно, например, рассеять всякие подозрения, что оппонентов при защите подобрали по принципу беззубости и так далее. До сих пор, во всяком случае, этот механизм обеспечения качества был единственным доказавшим свою способность предотвратить девальвацию степеней.

Автор: Михаил Соколов

Понравился материал? Добавьте Indicator.Ru в «Мои источники» Яндекс.Новостей и читайте нас чаще.

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram, Одноклассники.