Поломка или пересборка: как не быть вместе?

Самоизоляция породила множество попыток описать настоящее и спрогнозировать будущее в условиях пандемии; описательные и предсказательные тексты заполняли и медиа, и социальные сети. Общим для них было утверждение, что «привычный мир сломался», «после COVID мир не будет прежним», «произойдет переоценка базовых ценностей» и даже «сформируется новое поколение горожан, переживших опыт изоляции». Представители различных дисциплин производили и продолжают производить наблюдения за тем, как устроена жизнь в условиях мерцающего локдауна.

Критическое требование момента — делать прогнозы

Опираясь на свои наблюдения, географы строят карты ширины тротуаров, подготовленных для прогулок в соответствии с требованиями «социального дистанцирования», озвучивают гипотезы о ценности пустоты в городском пространстве; КБ «Стрелка» предлагает решения по улучшению жилья, чтобы в нем можно было комфортнее изолироваться, предприниматели ожидают кардинальной трансформации потребительских привычек и описывают удаленку как «новую норму». Выводы из большей части наблюдений, равно как и оперативная экспертиза, объединяет общая интуиция: произошла поломка привычного уклада жизни. Пандемия и вынужденный практически всемирный карантин парализовали нормальную жизнь городов. Это не пройдет бесследно, мир не будет прежним. Коммерческие компании обычно добавляют к этому: «Но мы пройдем через это вместе».

Противопоставление «до» и «после» свойственно кризисным моментам, при которых происходит разрыв повседневности, на что указывает Виктор Вахштайн в своем анализе концепта «Сообщество судьбы». Совместное экзистенциальное переживание момента «между» производит это деление, оно дает ощущение коллективного опыта, который «стягивает» возникающий разрыв. Это переживание фиксирует один из наших собеседников: «Сел в скверике водичку попить рядом с Белорусской; и приходит пуш — поздравляем, у нас изоляция. Ну, я начал ржать, потому что я понимал, что я сейчас иду по Тверской, и когда я в следующий раз окажусь на Тверской, тоже не очень понятно. И вокруг ходят люди, тоже смотрят в телефоны, и я в голос, в принципе, смеялся, потому что событие прямо было знаковое».

В нашем исследовании мы решили опереться на идею «стягивания», использовать ее как отправную точку для наблюдения за тем, как внутри коллективного экзистенциального переживания, которое нам подарил локдаун, могут формироваться новые формы социального порядка.

В данном случае новые формы социального — попытки восстановить «нормальное» течение жизни, которые возникают ситуативно и локально и проявляются в том, как люди приспосабливаются к долгому нахождению дома в одиночестве или с другими людьми; в том, как меняются их режим работы и обязательства, круг общения; в том, как они реагируют на ограничительные меры, связанные с выходом на улицу.

Новые формы в силу своей локальности ничего не говорят о том, каким мир будет «после». Как раз наоборот, они демонстрируют то, насколько сильно стремление к «нормальности» и желание восстановить привычный порядок, сузить регистр неопределенности. Мы допускаем, что это стремление практически не оставляет шансов кардинальным изменениям привычного мира.

Как отметили в своем исследовании Павел Степанцов и Александр Вилейкис, надвигающийся «новый мир» конституировался в социальных сетях и медиа как следствие поломки повседневного порядка и возникшей рассинхронизации. Рассинхронизация коснулась повседневности, но если мы обратимся к городской жизни и попробуем примерить к ней понятие «поломки», то увидим ситуацию, не вполне вместимую в этот концепт: городская инфраструктура продолжала работу, равно как и многие предприятия и службы; мобильность горожан была ограничена не полностью, а в иных случаях не прекращалась вовсе. Иными словами, мы полагаем, что произошедшее можно описать не как поломку повседневного порядка, но как непрерывную пересборку, осуществляемую на фоне совместного экзистенциального переживания.

Дома для изоляции

Метонимический перенос «квартира как город» представляется наиболее заметным инструментом, позволяющим рассуждать о пространстве квартир в период самоизоляции: его используют в мемах, которые превращают план квартиры в план города; к нему обращаются люди, ведущие экскурсии по дому через Zoom; он же воодушевил создателей многочисленных онлайн-баров. Наконец, к нему обратились и упомянутые выше эксперты из сферы девелопмента, прогнозирующие появление жилых единиц, способных вмещать больше «городских» функций на случай второй волны и возможных карантинов. Успех этой метонимии предсказуемо обусловлен тем, что самоизоляция поставила нас перед необходимостью временно уместить всю привычную повседневность в пространстве своего жилища, для этого не приспособленного. Феномен современного массового жилья — относительно недавнее явление в истории — развивался в логике изоляции индивида от общества, которая прослеживается в градостроительной традиции от нового времени до модернистских городов XX века.

Американский антрополог и основатель проксемики Эдвард Холл рассматривает жилище как «территориальную оболочку» (territorial envelope), призванную защитить наше интимное пространство от вторжения. Кроме того, без изменений продолжают действовать принципы, введенные еще модернистами: правила жесткого зонирования (городское пространство бывает публичным и частным) и сокращение площади индивидуального жилья, что хорошо видно на компактных планировках новых квартир. Принципы «нового урбанизма» компенсируют изолированность и компактность дома наличием общественных пространств в городе, сводя роль жилья к моментам сна, незначительным в общей темпоральности повседневной жизни. Для наших собеседников материальная реорганизация квартиры или дома не была первостепенной задачей — ни на этапе подготовки к грядущему локдауну, ни в течение первого месяца изоляции. Длительное пребывание дома, скорее, послужило поводом, чтобы доделать незавершенные ранее проекты и распределить пространство для работы в тех случаях, когда его не хватало. В первый месяц самоизоляции те из наших собеседников, кто работал в офисе, не столкнулись с желанием кардинальной перестройки дома; впрочем, им были видны мелкие недостатки, которые хотелось устранить.

«Вначале у меня был раж — мне хотелось заняться домом… Тут же, срочно. Что-то сделать — я уже забыла, что это. Я не помню, было ли это уже на карантине, но совсем-совсем в самом начале карантина мы сделали большой стеллаж в спальню, который давно хотели, и активно его стали заполнять всякими вещами. Потом, значит, еще у нас стоял такой полуразобранный книжный шкаф, так называемый шведско-американский, такой антикварный, который когда-то давно задешево купили. И он стоял полуразобранный, и вот мы его наконец-то сделали, доделали, установили куда нужно, починили сломанное и заполнили его книжками. И за этот карантин мы доделали давно планируемые вещи, до которых никак не доходили руки. Не все, правда, к сожалению». (Генеральный директор, 42 года)

«Мы решили ремонт сделать, чтобы изолироваться друг от друга. Чтобы нормальная рабочая обстановка была дома, мы взяли и за 3–4 дня отремонтировали кухню». (Сотрудник метрополитена, 28 лет)

«Единственное, что я сделала, — это разобрала кучу всякого барахла. Моя квартира устроена таким образом, что в ней визуально все идеально. Но за дверью каждого шкафа, в каждом ящике просто гребаный хаос». (Главный редактор журнала, 42 года)

Те, кто до наступления самоизоляции и так не работал в офисе, привычно воспринимают квартиру как пространство, перестраиваемое в соответствии с нуждами. Опыт гибкой занятости позволил им практически не ощутить разницы или, по крайней мере, не придать значения конфигурациям жилья, так как оно изначально устроено так, что рассчитано на длительное пребывание с комфортом и позволяет разрешать ситуативно возникающие потребности. Кроме того, на свободу реорганизации пространства вокруг влияет и разница между собственным и арендуемым жильем; наши собеседники, арендующие квартиру, чаще вынуждены сосредотачивать внимание на других возможностях улучшения, отличных от кардинальной перестройки.

_«Я и так, если хочу, могу мебель переставить, когда возникает желание. Так что никаких особых перестановок мне делать не хотелось». (Парикмахер, 30 лет) _

«Все оказалось значительно проще, чем я думал ранее… Это не вполне мое пространство, это пространство общежития — это не квартира, которая мне досталась от родителей, это не квартира, которую я сам купил или снимаю и в которой я могу наводить какое-то там украшательство, так как здесь я не имею на это право. ... Но и, наверное, мы стали больше убираться: это, правда, связано с тем, что мы с соседом занимаемся спортом, и не очень приятно лежать на коврике и смотреть на пыль...» (Сотрудник госкорпорации, 26 лет)

«У меня маленькая студия. Работаю я так же, как и всегда. День мой проходит так же, как обычно». (Сценарист и режиссер, 39 лет)

Лишь один из наших собеседников рассматривал вариант со строительством загородного дома; он думал об этом и раньше, но этот проект вновь актуализировался во время локдауна. Как показывают исследования рынка аренды, в разных классах жилья растет спрос на загородную недвижимость. Вероятно, эта тенденция станет устойчивым следствием самоизоляции: среди тех, кто отмечал недостатки жилья, многие связывали их с необходимостью увеличить эксплуатируемую площадь, а эту потребность затруднительно восполнить в условиях города.

«Я девять лет уже живу в этой квартире, и отсутствие балкона меня... Ну как, оно меня не убивает, но я все время вздыхаю и думаю, что был бы балкон, было бы значительно лучше». (Владелец общепита, 38 лет)

Невозможность покинуть дом усилила и обострила переживание локдауна. Практики, до того разделенные временем и пространствами (работа в офисе, визит в кино, выход в спортзал, домино во дворе и т. д.), оказались втиснутыми в одну единицу жилья. Это толкало людей на совершение трансгрессивных действий, попытку разыскать способы нарушить самоизоляцию, вслед за Гоффманом определяемые как «практики вторичного приспособления», которые «позволяют постояльцам получать запрещенные удовольствия или получать разрешенные удовольствия запрещенным способом».

«Я месяц только ровно выдержала без занятий спортом на улице. Мы за городом живем, это СНТ, закрытый поселок. Выдержала я 31 день, после этого я стала снова бегать на улице, как раньше. Сложно было перестроить свои сиюминутные желания, поехать в кафе или в магазин. Я боролась с этим недели две, а потом поставила себе в график, что мы раз в две недели едем в магазин и покупаем все, что нам нужно». (Предприниматель, 32 года)

«Или мы решаем вместе куда-то выйти. Выйти в магазин. Или мы решаем, что хотим куда-то поехать и едем… Ну потому что хоть какое-то развлечение… Еще можно дойти до табачки… У меня есть рабочий пропуск. Честно говоря, у меня за все это время никто ни разу ничего не проверил». (Генеральный директор, 42 года)

«Нарядиться, накраситься блестками и пойти в магазин, например. Но мы и раньше так делать могли, если было желание». (Парикмахер, 30 лет)

«Вечером, как и раньше, гуляем с собаками. Только теперь не можем поехать с ними в выходной день куда-то в парк,и по вечерам ходим не так далеко, как раньше. Очень не хватает возможности чаще выезжать с ними за город, на землю». (Владелец общепита, 38 лет)

«Воскресенье был день, когда я всегда хожу гулять по разным московским районам и смотрю, как застраивалось условное Чертаново. Сейчас, к сожалению, выходные проходят практически так же, как и будни, и я не могу себе позволить куда-то пойти, посмотреть на что-то новое; район, в котором я живу, я уже весь обходил и весь посмотрел. Мне не хватает возможности выехать куда-нибудь в ближнее Подмосковье. Мне не хватает новой городской среды». (Сотрудник госкорпорации, 26 лет)

Таким образом, сложности в период изоляции в контексте конфигурации жилья скорее подчеркивают значимость городских общественных пространств, нежели потребность и уж тем более реальную возможность приспособить жилье для длительной изоляции — возможность, которую тем не менее описывают эксперты в области девелопмента и разработчики стандарта жилья «ДОМ.рф».

Проблема — не столько материальная организация квартиры, сколько потребность упорядочить распадающееся социальное время нескольких сожителей, совместно выстроить новые способы взаимодействия. Обратившись к случаям совместного проживания, мы видим, как наши собеседники воссоздают «изоляцию внутри изоляции»: люди пытаются уединиться, организовать свое личное пространство в детской или даже в ванной, чтобы спокойно поработать или почитать ленту Facebook. Они ищут уединения в условиях, которые не позволяют комфортно разделить домашнее пространство между всеми сожителями, запертыми вместе в условиях локдауна. Как мы покажем дальше, проблема перестройки связана не столько с недоступностью в пределах дома тех или иных городских функций, сколько с рассинхронизацией социального времени, по-разному проявляющейся в случае каждого отдельного жильца.

Все наши собеседники изобретали новые режимы темпоральности. Локдаун уравнял их в попытке найти новые механизмы, позволяющие синхронизировать повседневность. Это выражалось в появлении новых совместных занятий с сожителями, обеспечивающих нужный порядок включений сожителей в ситуацию в нужное время — совместные ужины, занятия спортом, уборка — или, наоборот, выработки способов взаимного незамечания. Те, кто переживал изоляцию в одиночестве, использовали для разметки и переключения объекты, причем эти же объекты, как правило, выполняли ту же функцию и до объявленного локдауна. К ним относятся предметы, обеспечивающие смену регистра: освещение, игровые приставки, книги, проекторы, даже перемена положения тела в пространстве, миграция из одной точки в другую, позволяющая маркировать смену деятельности. Некоторым собеседникам помогали уже существовавшие привычки, связанные, к примеру, с правильным питанием или выгулом питомцев, — привычки оставались единственным понятным механизмом, позволяющим разметить повседневность.

«У меня есть пять приемов пищи в день по часам… И на самом деле, что до карантина, что после, это дает такую рамку всему дню». (Генеральный директор, 42 года)

_«Социальные связи некоторые упрочняются, вместе с этим любые конфликтные ситуации становятся более контрастными… Поэтому космонавты считают важным поддерживать друг друга, настраивать связи, устраивать посиделки и движухи друг с другом, ну то есть они прикладывают к этому усилия, понимая, что иначе они могут зайти в тупик». (Сценарист и режиссер, 39 лет) _

_«Я иногда играю в приставку на проекторе или смотрю чего-нибудь. Между шкафом и матрасом стоит проектор и PlayStation. Я просто убираю рейл и могу включать себе проектор на противоположную стену». (Парикмахер, 30 лет) _

«Я стараюсь все совещалки вести в спальне… Когда муж встает — а он встает гораздо позже меня — и идет делать свои утренние дела, я тогда уже перемещаюсь в спальню, и в спальне работаю. Мы пересекаемся днем, только если у нас есть какие-то совместные делишки, например сходить в магазин». (Генеральный директор, 42 года)

Примечательно, что за время самоизоляции наши собеседники не установили новых или более тесных связей с соседями; они не стремились формировать новые домовые сообщества, и соседские чаты не стали инструментом создания новых сообществ.

Дом становится метонимией города за счет необходимости перенести в частное пространство те формы активности, которые раньше были дискретно локализованы в пространстве публичного. Но это вовсе не означает, что конец пандемии приведет к массовому тренду на преобразование квартир в многофункциональные пространства, а подъездов — в коммьюнити-зоны. Создание нового «фаланстера» в той или иной форме — задача, которая, безусловно, будет решаться в будущем, но нынешнего ситуативного кризиса недостаточно для резкого обновления; новые коммуны будущего, вероятно, станут ответом на куда более фундаментальные трансформации оснований нашей групповой жизни.

Удаленка навсегда

В прогнозах также часто была заметна вера в удаленную работу и нормализующие ее «гибкие» режимы труда, воспринимаемые экспертами как новая норма. Тренд на «гибкость» наблюдается давно и является предметом других исследований. И в «нормальном» социальном времени фриланс имел свои негативные последствия. Вопрос о скользящей границе между «трудом» и «досугом», а также способах описания обеих категорий и вовсе обсуждается уже несколько веков: отошлем и к исследованию Эдварда Томпсона, и к недавней дискуссии Виктора Вахштайна и Михаила Маяцкого. Правовая неоднозначность трудового режима в период самоизоляции вынудила всех в той или иной степени изменить режим работы. Кто-то работал удаленно из своей квартиры; кто-то был вынужден сохранить присутственные часы на предприятиях, которые не закрыли официально, — эти трансформации лишь усилили уже существующую тенденцию, дав большему числу людей возможность побыть работником на удаленке.

Наше исследование не затрагивает экономических факторов дальнейшего развития этой тенденции и предположительного массового перехода на удаленку. По данным портала SuperJob, на конец апреля 17% опрошенных компаний намерены сохранить удаленный режим работы для сотрудников на неопределенное время, а 4% готовы в будущем сделать удаленный формат постоянным. Судя по всему, и сами работодатели не готовы ответить на вопрос, будет ли удаленка нормой или нет. Наблюдая за повседневностью наших информантов, мы скорее фокусируемся на трудностях, которые они испытывают, пересобирая трудовой режим, и на условиях, которые вызвали эту трудности. Ключевой проблемой для наших собеседников стала пересборка режима работы во время локдауна. Степень сложности этих перемен зависела при этом от привычной для них темпоральности труда. Легче всего она далась ожидаемо тем информантам, кто уже продолжительное время работал на фрилансе или имел опыт такой работы в прошлом. Накопленный опыт разграничения личного и рабочего времени, обустройства рабочего пространства помог им обойтись незначительной перестройкой быта.

«Ну, мы с коллегами поняли, куда ветер дует. Поскольку студия работает удаленно уже больше пяти лет, мы разбили все в виде большой такой декомпозиции смысловой; по большому счету, мы просто передвинули часть активностей онлайн, и все, больше мы ничего не придумывали, остальное все отточено и работает годами». (Сценарист и режиссер, 39 лет)

«У нас две комнаты и гостиная, совмещенная с кухней. У мужа кабинет в гостиной, который с кухней, — там всегда было его рабочее пространство. У меня рабочее пространство там же, но, когда он начинает работать, я отправляюсь в спальню или в собачью комнату. У нас такой график жизни, который друг друга не напрягает. Мы совсем по разным графикам живем, у нас всегда есть время побыть наедине с самими собой». (Предприниматель, 32 года)

«У меня уже был период, когда я долго работала из дома, при том, что я тогда жила не одна, это было еще сложнее. Поэтому мне знаком этот режим, поэтому я в нем амебно существую». (Главный редактор журнала, 42 года)

«Я находился в среде еще более изолированной: это была среда другой культуры. Кажется очень похоже, режим дня мой вернулся к состоянию второго года магистратуры в Турции. Но я, наверно, стал работать меньше, потому что отвалилась часть сторонних необязательных обязанностей, которые на меня можно возложить». (Сотрудник госкорпорации, 26 лет)

Для тех, чья повседневность была структурирована обязательствами и поддерживалась институционально (например, работников корпораций, госкомпаний, руководителей и сотрудников крупных частных предприятий), труднее всего было заново учредить границы рабочего и личного времени, организовать дома рабочее пространство. Именно эти информанты отмечали, что у них почти не остается свободного времени. Эта проблема усугублялась наличием детей. В отсутствие поддержки институтов в формировании распорядка этой группе приходилось применять дополнительные усилия.

«Я в основном была занята подготовкой офисного переезда, чтобы чуть больше чем 100 человек не потеряли свою работоспособность. На свою личную подготовку у меня не хватало времени. Я думала, что нельзя сказать, что мир перевернулся. И в обычной жизни бывают дни, когда нужно поработать из дома несколько дней. Когда оно началось, все получилось не совсем так, как я себе представляла. Первые несколько дней у меня было нервное ощущение, взявшееся из ниоткуда. Я не могла себе сказать, что конкретно и по какой причине. Был такой момент адаптации — я пыталась приучить себя к тому, что это не один такой день будет, а так будет всегда, и нужно как-то перестраивать свои внутренние ритмы». (Генеральный директор, 42 года)

«Я сажусь за стол, посматриваю в окно и составляю как-то план на день. Иногда пишу на бумажку, иногда не пишу на бумажку. Если я пишу на бумажку, это значит, что уже все — это значит, что моя голова переполнилась какими-то долгами, какими-то вещами, которые я обещала и не сделала. А потом у меня еще довольно долго был такой момент, который до сих пор иногда проскальзывает, но я с ним вроде сжилась. Все равно ты не можешь заставить себя сконцентрироваться на работе, как в офисе. Это для меня стало колоссальной проблемой. У меня в начале были целые дни, когда я ничего не могла заставить себя сделать. Когда ты дома работаешь, такое ощущение, будто ты одолжение делаешь, как будто ты не обязан». (Генеральный директор, 42 года)

«Как будто бы исчезла возможность отделить частное время, но если этой границы нет, то как будто бы время, когда ты можешь поужинать, выпить вина, посмотреть сериал, — его тоже как будто не становится, и ты просто продолжаешь работать все время. В какой-то момент я поняла, что я практически все свое время занимаюсь только работой». (Главный редактор журнала, 42 года)

Информанты, деятельность которых реализуется в отраслях, приостановленных на время локдауна (например, парикмахеры или владельцы кафе), были вынуждены перестроить свой труд так, чтобы он не прекратился вовсе. Это состояние также не было в новинку — оно сравнивалось либо с периодом «низких сезонов», либо с перестройкой формата бизнеса или деятельности — с болезненными, но знакомыми опытами.

«Это состояние хаоса столкнуло меня с тем, что все мои установки в голове, на которые я опиралась, все разлетелось в пух и прах, и я реально не понимала, как мне жить дальше, мне пришлось все устройство головы собрать заново. И поскольку это был такой психологически болезненный опыт, я вовсе не могла думать о своей работе, я просто поддерживала вид для своей команды, что все классно, чтобы они работали, пока я разбиралась со своей кукухой, и потом прошла точка невозврата, и я поняла, что я человек, подчиняющийся теперь другим законам. Теперь я работаю, по выходным у меня правило не работать, я гуляю, прибираю, мою. Может быть, визуально это не очень отличается, но в голове и по моим ощущениям это как черное и белое». (ИП-ювелир, 25 лет)

«Я-то могу читать книжки или клеить модельки до бесконечности. Это же классно, сидеть и заниматься делами, которые интересны. Впервые осознал, как здорово иметь возможность почитать — один час в день — утром на свежую голову. Но при первой возможности я пойду работать, теперь уже, видимо, не в своей сфере». (Менеджер спорта, 39 лет)

«В январе у меня обычно нет заказов, а больше всего работы перед Новым годом. Поначалу это все напоминало мне январь». (Парикмахер, 30 лет)

В обоих случаях переживание первого времени локдауна приводило информантов к необходимости освоения «практик вторичного приспособления» — им приходилось либо нарушать новый порядок, либо действовать наиболее легитимным из возможных способов: например, принимать клиентов на дому, при этом отдавая предпочтение тем, кому можно доверять.

Тем же, чья деятельность не подпала под официальные запреты (но ушла в сокращенный режим), удалось меньше ощутить рассинхронизацию социального времени.

«Неужели работать не придется? Объем работы ведь никуда не девается. В метро те же ремонты продолжаются, эти приказы и распоряжения никто не отменял. А нам, получается, не работать и не информировать об этом пассажиров? Спустя день так все решили, и нам стало понятно, что Путин Путиным, а работать мы продолжаем». (Сотрудник метрополитена, 28 лет)

Онлайн-инструменты способствовали тому, чтобы перестроить свою работу и — в некоторых случаях — досуг, однако практически сразу выявлялись их недостатки. Социальную ситуацию, какой бы она ни была (совещание, случайная встреча с друзьями, свидание или разговор в баре), не перенести в Zoom без потери «реквизита». Примечательно, что информанты, работавшие в офисе, в первые недели локдауна взялись переносить «реквизит» в онлайн-совещания: они делали макияж, одевались по дресс-коду, настраивали рабочий виртуальный фон. Но со временем они оставили эти усилия; некоторые замечают, что им достаточно отключить камеру, не тратить силы на поддержание облика, создаваемого для других.

«Сейчас осталась только одна моя коллега, которая продолжает делать макияж перед встречами в Zoom». (Главный редактор журнала, 42 года)

«Было занятно наблюдать заказчиков, которых ты привык видеть в костюме и в галстуке, в какой-то майке на фоне кухни... Я обычно провожу звонки без видео, но почему-то — опять же, это какой-то эксгибиционизм заказчиков, им по какой-то причине очень хочется проводить видеозвонки, не знаю, они, может, гордятся своей кухней или поделками детей — им всегда хочется видеозвонок. Я стараюсь всегда отключать камеру, если только это не совещание в корпорации, где это положено по протоколу». (Предприниматель, 32 года)

Размеченность, контейнеризация ситуаций в обычной городской повседневности (грубо говоря, работа в офисе, обед в столовой, спорт в спортзале) лишь временно изобретались заново в однообразных окошках в Zoom. Перенос в онлайн светских вечеров, университетских пар и иных активностей не означает, что создатели этих событий добровольно сохранят их в онлайне после снятия локдауна или что это будет приветствоваться всеми. Наоборот, еще до снятия ограничений мы наблюдаем разные формы их нарушения, где используются так называемая «фабрикация» события, когда их участники намеренно пытаются ввести в заблуждение при определении допустимых и недопустимых действий: будь то организация подпольных вечеринок и переопределение формата работы салонов красоты или же заказ пропуска в «Сколково» для совершения пробежки и трехчасовые прогулки по собственному району с пакетом из «Пятерочки».

Для поддержания связей некоторые информанты продолжали использовать привычные инструменты – чаты или живое общение, что, опять же, толкало их на нарушение правового порядка. За пределами работы сервисы видеосвязи использовались как и ранее для общения с родственниками, живущими в других странах или городах.

«Два всего случая видеосвязи были, которые я могу вспомнить. Мы начали дружить с одними тут девочками, они, пожалуй, единственные, кто приехал к нам в гости два раза за время самоизоляции». (Владелец общепита, 38 лет)

В структуре социального капитала наших собеседников изменения произошли в пользу сильных связей – многие стали чаще общаться с близкими и родственниками либо возобновили общение с теми, с кем давно не контактировали. Избирательность в общении и появление в нем приоритетов выступает, на наш взгляд, дополнительным свидетельством невозможности перенести реквизит ситуации в онлайн и, в связи с этим, отсутствия необходимости для поддержания широкого спектра ситуаций.

«При том что я люблю общаться с людьми, я не испытываю какой-либо нехватки. Мне не хватает внешних стимулов для того, чтобы сделать что-то, что мне на самом деле нравится. Если раньше такими стимулами были друзья или коллеги и партнеры по бизнесу, с которыми надо пойти куда-то поужинать, для меня это является стимулом… Если я знаю, что у меня важная деловая встреча с какими-то партнерами из мира люкса, то я надеваю свои красивые и дорогие вещи, делаю укладку, крашусь и так далее. Теперь эта мотивация исчезла. Мое состояние выровнялось, пропали эмоциональные всплески, связанные с впечатлениями». (Главный редактор журнала, 42 года)

Выход из дома

Необходимость пересобирать повседневный порядок происходила на фоне сужения перспективы и набора объектов социального взаимодействия. На главный вопрос — «Что будет после изоляции?» — из данной перспективы невозможно ответить удовлетворительно. По мнению социолога Константина Гаазе, одним из серьезных вызовов самоизоляции является аномия — ситуация распада социальных иерархий и отсутствие альтернативных форм социального порядка. Пережить эту ситуацию, по всей видимости, придется всем городским сообществам, выходящим из самоизоляции; это переживание будет какое-то время определять ту самую «новую реальность». От этой стадии зависит, что из прошлой «нормальности» и чрезвычайности локдауна останется с нами, а что будет отброшено. Сейчас ясно, что выход из самоизоляции будет сложнее и дольше, чем вход в нее. Горожане не выйдут из дома по щелчку, как, судя по цитате источника Медузы, представляют себе в московской мэрии: «Ко дню голосования люди уже должны более-менее оттаять, отойти от карантина, а не голосовать сразу после снятия ограничений в озлобленном состоянии». Очевидно, что тут происходит столкновение разных представлений о жизни после пандемии в силу того, что эти представления принадлежат разным областям релевантности.

В одной вирус существенно поменял и еще поменяет нашу повседневность, в другой — мы уже сейчас стоим на пороге возвращения к «нормальной жизни». Люди не просто «оттаивают», им необходимо будет вновь расширять горизонт социального взаимодействия, и для одних этот процесс может оказаться более сложным, чем для других.

Возникшее состояние аномии, которое характеризуется повышением интенсивности форм солидаризации, появлением новых символов на фоне постоянного ощущения существующей опасности, можно обозначить как «зона истерии» (hysteria zone). Это понятие использовал американский социолог Рэндалл Коллинз, описывая изменяющиеся во времени формы социального взаимодействия после теракта 9/11. Такого типа критические события меняют нашу повседневность: так и появляются новые формы досмотра в аэропорту и рамки-металлоискатели в торговых центрах. Возможно, пандемия приведет к изобретению новых форм повседневного взаимодействия.

Примером этой новой формы становится рутинизация алгоритма дезинфекции, раньше привычного только для врачей; о ней же свидетельствует толкование любого встречного как потенциально зараженного; переживание собственной «преступной природы» в момент, когда выходишь в публичное пространство. Свидетельством той же тенденции являются и антисептики, тепловизоры и «социальные разметки», которыми теперь оснащены и стройки, и продуктовые магазины, и государственные музеи. Вполне может быть так, что отступающая волна заражений не слизнет эти артефакты и привязанные к ним практики.

С наступлением «нормализации» чувство опасности перестает быть критическим, а новые типы повседневного взаимодействия становятся рутинными; неизменна лишь возможность появления так называемых «истерических лидеров» (hysteria leaders). Согласно Коллинзу, они критикуют ритуализацию новых типов взаимодействия, поскольку в их представлении опасность не ушла и остается с нами. Коллинз приводит такой пример намеренных нарушений социального порядка: кто-то проносит в аэропорт оружие, не планируя захватывать самолет, цель такой интервенции — продемонстрировать неработающие металлоискатели, изначально внедренные для предотвращения таких случаев.

Дальнейшее исследование покажет, как наступила стадия аномии, как она протекала и как может завершиться. Но для ее описания нужно не просто вести наблюдения того, что происходит прямо сейчас, но и фиксировать «события-после». Выражаясь словами Пьера Бурдье: «Исследователь может появиться лишь после праздника, когда погашены огни и убраны подмостки, с произведением, более не обладающим очарованием экспромта».

Понравился материал? Добавьте Indicator.Ru в «Мои источники» Яндекс.Новостей и читайте нас чаще.

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram, Одноклассники.