Опубликовано 18 ноября 2016, 18:29

«У страны отгрызли кусок ее истории»

Indicator.Ru поговорил с лауреатом премии «Просветитель» Сергеем Кавтарадзе
Сергей Кавтарадзе на вручении премии «Просветитель»

Сергей Кавтарадзе на вручении премии «Просветитель»

© Света Мишина

О механизме появления новых стилей, стилизации стилизаций и ответственности в архитектуре рассказал в интервью корреспонденту Indicator.Ru лауреат премии «Просветитель» в номинации «Гуманитарные науки», автор книги «Анатомия архитектуры. Семь книг о логике, форме и смысле» Сергей Кавтарадзе.

— В этом году книги в номинации «Гуманитарные науки» были очень разными и сильными. Кого бы выделили вы, если бы оказались в жюри?

– Из этой четверки, наверное, все-таки Александра Аузана с книгой «Экономика всего». Это самая актуальная тема на сегодняшний день. Подозреваю, что единственный пункт, почему в данном случае предпочтение было отдано мне, это то, что в литературной обработке книги Аузана участвовали и другие люди. В любом случае, какое бы решение ни приняло жюри, оно было бы право.

– А в естественных науках?

– Думаю, что имеющееся решение справедливо. Речь не просто о том, опасно ГМО или нет, а о том, что суеверные мысли и страхи, распространенные в обществе, могут влиять даже на законодательную деятельность. Сначала нужно выслушать профессионалов, а потом уже пугаться и запрещать. А вообще я жюри не завидую. Очень трудно, наверное, выбирать из столь сильного списка.

– Почему, на ваш взгляд, премию дали за архитектуру?

– В моей книге есть единственное преимущество. Она достаточно точно соответствует условиям премии. Я с самого начала писал ее именно как просветительскую. Не ставил целью переделать серьезный научный труд, диссертацию, а изначально задумал ее как объяснение – введение в архитектуру. Но этому есть цена: когда пишешь научно-популярную книгу, гораздо труднее оставаться исследователем в академическом смысле. Если вы занимаетесь большой наукой, вы погружаетесь в достаточно узкую область, про которую научно-популярную книгу не напишешь.

– Большая часть вашей книги посвящена архитектуре прошлого. Есть ли у архитектуры будущее и какое оно? Не превратятся ли города будущего в бесконечные ряды одинаковых небоскребов?

– Конечно, нет. Во-первых, как мне кажется, мы сейчас стоим на пороге нового большого стиля. Это может быть не так весело: таким временам часто сопутствуют кровавые политические события. Часто это сопровождается тем, что на исторической сцене появляются примитивные люди и попытаются построить какой-то собственный мир. Но именно в таких ситуациях рождается что-то великое в архитектуре и искусстве вообще. Это ситуация, когда есть новый социальный проект. Уже заметны намеки, что есть потребность в большом политическом проекте, наблюдается желание отказаться от пресловутого постмодернизма и построить что-то новое, без игры в исторические ассоциации. Архитектура в этой ипостаси является зеркалом. Она лишь показывает то, что происходит. Например, Заха Хадид. Мы стали понимать Вселенную как набор сложных систем, которые тем не менее как-то регулируются и самоорганизуются. Архитектор встраивает свое произведение в данный нам мир, и здесь есть два пути. Первый — это возвращение к классике, но всерьез, не так, как в постмодернизме. А второй — то, например, что делала Заха Хадид, что не совсем точно пытаются назвать параметризмом. Мир снова начинают чувствовать как единое целое, но действующим уже не по простым Евклидовым формулам, как это было в Ренессансе, а в соответствии с законами саморегулирующихся сложных систем.

Центр Гейдара Алиева, Баку, архитектор Заха Хадид

Центр Гейдара Алиева, Баку, архитектор Заха Хадид

© Interfase/Wikimedia Commons

— На одной из конференций TED сирийский архитектор Марва аль-Сабуни выдвинула предположение, что одним из возможных факторов сирийского конфликта и гражданской войны могли стать потеря чувства принадлежности и разобщенности. По ее мнению, они были вызваны кардинальной перестройкой городов, в частности Хомса, с приходом французских градостроителей колониального периода. Согласны ли вы с этой точкой зрения?

— Я бы не стал в данном случае винить французских градостроителей. По большому счету архитектура может сильно влиять на людей. Но это влияние вторично по сравнению с общими тенденциями исторического развития. Была, например, такая интенция в начале XX века: люди должны уходить из сел и приходить в города, потому что нет нужды в таком количестве крестьян, чтобы прокормить человечество. Другой пример. Сейчас Москва оказалась «Ноевым ковчегом». Если хочешь как-то преуспеть, должен переехать в Москву. Потому что здесь лучшие школы, лучшие вузы, лучшие рабочие места. Отсюда пробки, плохая экология и прочие неудобства. И пока этот вопрос не будет решен политически, ничего не решится. Я бы сказал, что сначала возникает социальный проект. Например, приходит новый правитель и говорит «теперь правильно жить вот так». Под этот проект уже строится архитектура, не бывает такого, что сначала рождается стиль или урбанистическая концепция, а затем под нее подстраивается общество.

Очень многое зависит от того, как передовая часть общества ощущает себя в мире. Возьмем две совершенно разные эпохи, Ренессанс и авангард. На самом деле, в них есть сходство: это два больших периода, когда люди считали, что могут повлиять на устройство мира. В одном случае автор этого мира Бог, в другом — природа. Но и там, и там человечество вдруг начинает чувствовать, что может сделать Вселенную лучше, привнести в нее рукотворную гармонию. Ренессансный мир маленький, земля находится под хрустальными куполами, к ним прикреплены звезды, купола красиво вращаются, звучат. И все, что вы строите, должно пропорционально «звучать» в унисон гармонии Вселенной. Что касается авангарда, то он рождается, когда человек начинает ощущать, что может «наш, новый мир построить», что он имеет право и в состоянии совершить деяние космического масштаба: устроить революцию, создать новое, справедливое общество, сделать мир произведением искусства. Малевич, Мондриан и другие авангардисты занимались тем, что модернизировали Вселенную, делали ее красивее и гармоничнее. И, что важно, они чувствовали, что в силах это сделать. Создавая «Черный квадрат», Малевич не сомневается, что если он его правильно напишет, а другие художники сделают что-то подобное, то они помогут Богу восстановить утраченное по вине Адама абсолютное совершенство творения (брошюра «Бог не скинут» Малевича как раз об этом).

Композиция с красным, синим и желтым, 1930 год

Композиция с красным, синим и желтым, 1930 год

© Пит Мондриан

Сейчас заканчивается эпоха, когда всем безразличен мир, то, правильно ли он устроен. Именно в такие времена царствуют либо эклектика, либо постмодернизм, когда люди не чувствуют ответственность за то, что что-то пошло не так во Вселенной. И вот, в пику этой расслабленности кто-то в обществе может решить, что мир нужно строить заново, ибо он испортился. С моей точки зрения, в этом и заложен механизм появления новых стилей. Чувствует ли себя человек в состоянии и в праве что-то менять, споря с Богом, помогая Богу или отрицая Бога. Или же он скромно удаляется в собственное «я», чтобы наблюдать со стороны за течением жизни. Если присмотреться, архитектура это довольно наглядно показывает.

— Если говорить об архитектуре, как о зеркале, то что новая архитектура сейчас отражает в Москве?

— То, что если снести старое, а на его месте что-то построить и хорошо продать, то много денег будет. К сожалению, отражается именно это. Это тенденция не только наша, и американский рынок архитектуры очень хорошо это показывает где-то с 50-х годов. Появляется масса теорий и «стилей» просто для того, чтобы было легче продать проект. Приходит архитектор к заказчику и говорит: «Вот вам все предлагают коробки, а я вам предложу коробку, а у нее еще фронтон, колонна и мы назовем это "нео- что-то там"». Человек, который платит, верит или делает вид, что верит, что поддерживает появление новых стилей и вообще прогресс в искусстве (либо верность традициям, конечно). Что касается Москвы, то тут еще часто проекты неидеально воплощаются. Архитектор, может, и придумал что-то красивое, но приходит конструктор и говорит, что нужных труб нет, поэтому колонна будет другого диаметра. Или вместо настоящей слишком дорогой капители ставится «шайба».

— В своей речи на церемонии награждения «Просветителя» вы упомянули, что необходимо бороться со сносами объектов архитектурного наследия в Москве. Как с этим бороться, и какие объекты, снесенные за последние время, вы назвали бы самыми значительными потерями?

— Только если общество поймет, что теряет, чего лишаются дети и внуки, если станет небезразлично к проблеме, то тогда что-то поменяется. Активистов, встающих перед бульдозером, здесь недостаточно. Сейчас сносятся исторические здания в Зарядье, и это ужасно. А это прочные дома XIX века. Мы большую часть уже потеряли в 30-е годы, но тогда были другие времена. Иногда говорят: «Мы же оставляем вам самый лучшие памятники». А вы представьте, что у вас есть красивый лес, а потом его вырубили, посадили куст, оставили три дуба и березу и сказали: «Вам нравится береза, вот мы ее и оставили, и три самых ценных дуба не тронуты». С городом то же самое. Город — это организм, большое архитектурное произведение, а не просто набор домов. Снесли конструктивистское здание АТС на Покровском бульваре. Это, конечно, не самый большой шедевр, но у нас вообще мало конструктивизма осталось. Снесли квартал «Погодинский» напротив клуба завода «Каучук» архитектора Мельникова. Архитектура — это физический носитель исторического времени. И теперь его стало меньше, стало меньше России ее четвертого физического измерения. Мы это потеряли. У страны отгрызли кусок ее истории.

Здание АТС на Покровском бульваре

Здание АТС на Покровском бульваре

© NVO/Wikimedia Commons

— Вы пишете о храмовой архитектуре. Есть ли сейчас архитекторы, способные создать шедевр, подобный Собору Парижской богоматери, Собору святого семейства или Храму Покрова на Нерли?

— Сами архитекторы, наверное, есть. Но сегодня это действительно трудно сделать. За этим нет чьего-то небрежения или чьей-то злой воли. Просто исторически сложилась такая ситуация, когда что-либо новое очень легко воспринимается как недопустимый отказ от верности традициям. На практике это приводит к тому, что слишком часто приходится обращаться к стилизациям. В одежде, в которой принято посещать службу, в стилистике речи. И, конечно, во вновь создаваемых проектах. Но так можно дойти до абсурда, потому что в храмовом зодчестве иной раз это уже стилизация стилизации. Очень часто предлагают проекты в духе работ второй половины XIX века, которые сами были стилизациями под XVII век. Или берется что-то от современной, немного модернистской архитектуры, сверху, как положено, золотые купола, и вытягиваются пропорции. Считается, что если тянешь, как свечку, верх формы обычного храма, то духовности больше. А вот новые метафоры, новые образы пока не рождаются.

— Возможно ли в архитектуре идти вперед, не отрываясь от традиций? Есть какие-то примеры, когда это успешно решалось?

— Скорее, тут может быть, так сказать, возвратно-поступательное движение. Вот пример из прошлого. То, что происходило с Собором Святого Петра в Риме — прекрасная иллюстрация. Его сначала проектировали и строили как центрический, как центр мира. Это был шаг вперед. А потом, после Тридентского собора, было решено пристроить неф и тем самым вернуться к традиционной форме латинского креста, как в средневековых базиликах. Стали считать, что центрические планы — это проявление язычества. Потом Бернини опять сделал шаг в историческое будущее, в эпоху барокко.

Площадь святого Петра в Риме, в центре — неф собора святого Петра

Площадь святого Петра в Риме, в центре — неф собора святого Петра

© François Malan/Wikimedia Commons

— В своей книге вы пересказываете Чарльза Дженкса и пишете, что в архитектуре нашли отражение фрактальная геометрия и нелинейные динамические системы. Какие еще области естественных наук «пригождались» архитекторам?

— Здесь нужно разделять две проблемы. Во-первых, на облик архитектуры и стиль влияют технологии. Так, готика, помимо теологических и идейных проблем, рождается из появления идеи применять стрельчатые арки и своды, у которых меньше боковой распор, то есть они меньше «разъезжаются». Плюс идея подпирать конструкции с боков мостиками — аркбутанами. Из этого рождается возможность построить готический собор, у которого практически нет стен, только витражи.

Аркбутаны Страсбургского собора

Аркбутаны Страсбургского собора

© Rama/Wikimedia Commons

Однако, и это во-вторых, архитектура отражает не только возможности технологии, но и новый взгляд на мир, появление которого обусловлено научными достижениями. Теории саморегулирующихся сложных систем, образы странных аттракторов и фракталов — это как раз об этом. Ну и конечно, архитекторы никогда не перестают учиться у природы. В этом смысле трудно предугадать, какое из естественнонаучных достижений повлияет в следующий миг на образы, рождающиеся на планшетах (а теперь в компьютерах) современных мастеров зодчества.