Лоскутное одеяло из не связанных между собой слов

С какими трудностями можно столкнуться при чтении книги Елены Марасиновой, чем она уникальна и почему ее стоит читать интересующимся историей судебной системы — в рецензии Indicator.Ru.

«Die Russische Begriffsgeschichte» — так называется первая глава книги «"Закон" и "гражданин" в России второй половины XVIII века: очерки истории общественного сознания» Елены Марасиновой, доктора исторических наук, профессора факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ и ведущего научного сотрудника Института российской истории РАН. Автор не дает перевода слова «Begriffsgeschichte» ни в первой главе, ни во введении, где «история понятий» (именно так переводится этот немецкий термин) упоминается в первый раз.

Во вступлении Марасинова говорит, что ее цель — исследовать смысловое наполнение ряда терминов, которые относятся к правовой сфере жизни российского общества XVIII века. В «"Законе" и "гражданине"» автор действительно пытается дать определения таким понятиям, как «гражданин», «подданный», «закон», и контекстуально связанным с ними словам («самодержавие», «самовластие», «холоп», «монаршая воля» и т. д.) при помощи анализа документов исследуемой эпохи. Однако в целом работа Марасиновой напоминает лоскутное одеяло, которое представляет собой огромное количество отрывков из источников, отсылок на другие произведения (работы Дени Дидро, историков Джона Ледонна или Анны Хорошкевич), а также авторских комментариев, и все эти составляющие не слишком хорошо связаны между собой.

По стилю изложения книга очень напоминает классические квалификационные (курсовые и дипломные) работы: во введении ставятся цели и задачи исследования, в первой главе дается историографический обзор написанной на эту тему литературы, заключение начинается с фразы «Таким образом, в работе было предпринято изучение смыслового содержания важнейших понятий…». Тем более странно в подобной книге смотрятся оценочные пассажи, которых научные руководители обычно рекомендует избегать, например: «Каждому известно свидетельство князя Щербатова о том, что…», «Очевидно, что Екатерина Алексеевна в ночь перед дворцовым переворотом ни русскому, ни немецкому богу не молилась».

То, что Марасиновой кажется очевидным, для читателя без лингвистического или исторического образования в ряде случаев будет непонятно. Более того, зачастую автор оставляет без перевода или пояснения выражения, которые явно нуждаются в ее комментариях, и слово «Begriffsgeschichte» лишь один из примеров. Читателю предлагается самостоятельно найти перевод выражений «Geschichtliche Grundbegriffe» или «tiers état», понять тонкую разницу между словами «чин», «класс», «сословие». Марасинова также полагает, что «семантическая разница между "понятием", "словом", "термином, "лингвистическим событием" и т. п. очевидна».

Логика изложения местами также страдает. Так, словосочетание «политическая смерть» впервые встречается на 48 странице, а к семидесятой странице оказывается, что этот термин ставит в тупик не только вас — он «вызывал глубокое недоумение на всех уровнях власти». И лишь на 79-85 страницах наконец становится ясно, что «политическая смерть» — это не ограничение прав человека на занятие ряда государственных должностей и отстранение его от службы, как можно подумать, а процедура, в ходе которой человек сначала узнает о том, что приговорен к смертной казни, затем его приводят на казнь, кладут голову на эшафот и в этот момент зачитывают постановление о помиловании и замене смертной казни ссылкой.

Удивляет и ряд излишне субъективных и эмоциональных высказываний, которые вообще не должны быть свойственны историку: «Здравый смысл, интуиция политика и, осмелюсь заметить, женская проницательность подсказывали императрице, что…», «Видимо, полное отсутствие рефлексии… позволило выжить в нечеловеческих условиях заточения Алексею и Варваре [Жуковым]», «Молитва императрицы не была сиюминутным эмоциональным порывом, в то же время в ее обете… отсутствовало и какое-либо рациональное начало», «Смерть прошла совсем рядом с Шафировым, по всей видимости, навсегда опалив его сердце».

Несмотря на ряд недостатков, книгу стоит читать всем, кто интересуется, как на самом деле была устроена судебная система России XVIII века: внушительное количество источников и цитат из них гарантируют правдивость приведенных в книге фактов. Так, например, вы поймете, зачем Екатерина Великая ежедневно в течение нескольких часов читала материалы судебных дел о разборе крестьянских споров; почему губернаторы считали не преступным, а похвальным сочинять собственные книги законов; как слова «гражданин» и «согражданин» или «самодержавие» и «самовластие» могут быть антонимами и почему в Наказе Уложенной комиссии понятие «подданный» встречается десять раз, а «гражданский» — более ста. Вы узнаете и то, что Екатерина Великая ввела мораторий на смертную казнь, который неукоснительно соблюдала (исключением стала расправа с участниками пугачевского бунта в 1775 году). Смертная казнь заменялась пожизненной ссылкой, но, по сути, это ничего не меняло. Преступников отправляли в места столь отдаленные, например остров Рогервик (крепость на территории современной Эстонии на берегу Финского залива), что ссылка становилась просто отсроченной на несколько месяцев смертной казнью. Так, из 13 242 заключенных, сосланных на остров в 1753-1756, погиб 13 101 человек.

Понравился материал? Добавьте Indicator.Ru в «Мои источники» Яндекс.Новостей и читайте нас чаще.

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram, Одноклассники.