Зарплатой делу не поможешь: как финансируется российская наука

Почему вместо того, чтобы платить ученым высокие зарплаты, государство тратит деньги на институты развития, из-за чего эксперты низко оценивают заявки на гранты и почему недовольными остаются все участники процесса — о финансировании науки в России рассуждает Сергей Ивашко, первый в истории «Газеты.Ru» редактор отдела науки, бывший главный редактор проекта «Экспир».

В Казани на форуме «Наука будущего» собрались «мегагрантщики» — так называют ведущих ученых-руководителей стомиллионных проектов. Они пытались донести до Минобра свои мысли по улучшению ситуации с финансированием науки в России. Несколько раз в ответ на их предложения со стороны чиновников звучало следующее: «Скажите, вместо какой программы нам вставить вашу». По-моему, некоторые из инициаторов даже слегка обиделись, несмотря на то, что пару из прозвучавших идей министерство явно взяло в разработку.

Я оказался на этом заседании, так как три с половиной года руководил сайтом xpir.ru, на котором собирается вся информация о поддержке научной и научно-технической деятельности в России. Поэтому мне было немного неловко за обиженных. Ведь, по сути, предложение министерства звучало так: «Пожалуйста, изучите наши программы, увидьте, что ваше предложение уже реализуется, и просто пользуйтесь предложенной схемой поддержки, раз она вам так нужна».

Вообще, картина финансирования науки в России очень сильно зависит от того, с какой стороны на нее смотреть. Со стороны большинства ученых видно, что государство тратит какие-то несусветные деньги на все новые институты развития «вместо того, чтобы платить ученым зарплаты». Видя, как госструктуры «прокачивают деньги» через эти институты при помощи чужих проектов, ученые возмущаются, что деньги даются не им, а каким-то «проходимцам». Когда же они пытаются сами получить финансирование, чаще всего оказывается, что их работа по каким-то критериям не проходит конкурс. В итоге следует вывод: государство науку не финансирует.

Со стороны государства очевидно, что зарплатой дело не решишь, надо восстанавливать каналы превращения фундаментальных знаний в продукты. А каналы эти немаленькие и состоят из 10-12 последовательных преобразований. Сначала надо получить фундаментальное знание так, чтобы этим результатом смогли воспользоваться прикладники. После этого провести прикладное исследование так, чтобы получилось техзадание на опытно-конструкторскую работу. Затем провести эту ОКР так, чтобы по полученным чертежам можно было сконструировать опытный образец. И так далее по всей цепочке, на каждом звене которой возникает институт развития. Он, в свою очередь, отбирает входящие проекты для финансирования, следит за грамотностью оформления работы и провожает результат к следующему звену цепочки, если проект того достоин.

У каждого института развития свои правила работы, установленные российским законодательством. И нарушать их никто не станет, даже если работа, по мнению авторов, имеет важнейшее стратегическое значение. Если проект не подходит под это звено, он отбраковывается. Если государство уже финансировало аналогичную работу, заявка отклоняется. Если конкурсная документация подготовлена с нарушениями, никто суть заявки рассматривать даже не будет. Таких «если» довольно много. Поэтому зачастую финансирование получают не те, у кого самая сильная заявка с научной точки зрения, а те, кто правильно умеет оформлять бумажки. За три года работы с источниками финансирования мне удалось собрать около двух сотен мнений о качестве научной составляющей подаваемых на конкурсы работ от тех людей, которые ее оценивают. По мнению экспертов, качество по большей части крайне низкое. И что самое главное, авторы работ зачастую не считают нужным дорабатывать свои заявки, а отказ в финансировании считают едва ли не главным признаком коррумпированности института развития.

Довольно типична картина, когда, получив «отлуп», авторы работы считают свои взаимоотношения с «отлупившим» их источником финансирования исчерпанными и больше в него не подаются. Самый клинический случай, с которым мне пришлось столкнуться за последние годы, звучал так: «Мы в 2005 году пробовали подать заявку в РФФИ, но нам отказали. И мы решили, что это не наше». Сказано это было год назад и не в «Замкадье», а в стенах института, находящегося внутри московского Третьего транспортного кольца. В нескольких других институтах, расположенных еще ближе к центру Москвы, вообще никаких фондов, кроме РФФИ, РГНФ и РНФ, никто не знал (опрос проходил в мае 2016 года).

Если какая-то научная группа получает финансирование или узнает о новом конкурсе, информацию об этом ее сотрудники обычно не распространяют (особенно внутри свой организации). Даже внутри самой научной группы руководитель обычно не рассказывает про механизмы получения денег на научные проекты.

Если посмотреть на всю эту картину со стороны, то получается следующее:

1. Государство выделяет на науку довольно приличные деньги, развивая проектное финансирование научной деятельности;
2. Деньги расходуются на проекты с далеко не самой сильной научной или научно-технической составляющей;
3. Институты развития буквально роют носом землю в безуспешных поисках приличных проектов;
4. Эксперты институтов развития (все, начиная с экспертов РНФ, РФФИ и ФЦПИР и заканчивая РВК и Роснано) в один голос говорят о низком уровне большинства заявок;
5. Большинство сотрудников НИИ и вузов не в курсе существующей системы поддержки научно-технической деятельности или не воспринимает себя в качестве пользователя этой системы;
6. Несмотря на то, что в стране через институты развития ежегодно финансируются тысячи научных групп, сотни тысяч ученых не имеют информации об этом, а вместо того, чтобы озаботиться «упаковкой» своих исследований в серию проектов для финансирования, сидят и ждут повышения зарплаты, изливая свое недовольство всеми доступными способами.

Свое мнение о прочитанном вы можете оставлять в комментариях. Автор ответит на все возникнувшие вопросы.

Сергей Ивашко

P.S. Продолжение дискуссии читайте в статье Максима Горбунова «Целые штаны и красивая упаковка».