«Осторожные поводы для оптимизма»

— Алексей Валерьевич, что можно в целом сказать о готовности человечества к коронавирусной пандемии?

— Конечно, это не первая и не последняя пандемия в истории. Но, как говорил Уинстон Черчилль, «генералы всегда готовятся к прошлой войне». Так и человечество оказалось не готово по всем пунктам.

В качестве исключения можно назвать Китай, который ввел жесточайший карантин на самых начальных этапах. Хорошо справилась и Южная Корея, провела масштабное тестирование и использовала систему отслеживания контактов, которую разрабатывали еще в СССР. Только корейцы применили ее уже на новом технологическом уровне. Вьетнам тоже воспользовался советским наследием — проводил раннее выявление, массовые эпидрасследования. Все, как написано в советских учебниках. Там даже выдавались рыночные пропуска, чтобы раз в три дня ходить закупать продукты, в остальное время было необходимо сидеть дома. Также нужно учесть, что в азиатских странах после визита первого коронавируса SARS-CoV уже в 2002–2003 годах возникла культура ношения масок.

Еще более или менее получилось у Австралии. Они удалены чисто географически, завозных случаев практически не было. Ну а все остальные забыли, что такое общественный долг, ведь «никто никому ничего не должен». А здесь вдруг выяснилось, что человечество — это очень большое общество, которое должно жить по правилам, и их никто не отменял.

— И научное сообщество было не готово к новой угрозе?

— В самом начале пандемии ученые показали, что не выучили уроков предыдущей пандемии, начали перебирать доступные противовирусные препараты. Это был такой метод «научного перебора», но не целенаправленный поиск.

Да, некоторые фармкомпании запустили исследования вдолгую, как положено, с доклинического этапа: клеточные культуры, лабораторные животные и так далее. Но на создание лекарств таким путем уйдет лет десять.

Но самое интересное, в итоге выяснилось, что все, что попадало в рекомендации и протоколы в самом начале, — все неэффективно, не действует.

— Что это были за препараты?

— Тот же гидроксихлорохин, средство против малярии. Он был принят на мизерных выборках и с массой нарушений требований к клиническим исследованиям. Плюс про гидроксихлорохин очень давно известно, что он еще и токсичен, что он может вызывать проблемы со стороны сердца.

Начали пробовать и средства для лечения ВИЧ. Ведь у нас в отношении противовирусной терапии есть только два успешных прорыва на фронте: терапия при ВИЧ и препараты прямого действия при гепатите С, где мы можем обнулять содержание вируса в крови. Попробовали — не сработало. Попробовали и те, которые против гриппа, — то же самое.

Похожая история и с американским ремдесивиром, который разрабатывали против Эболы, а также японским фавипиравиром. Как только дело дошло до клинических исследований, то выяснилось, что они в лучшем случае на пару дней сокращают продолжительность заболевания.

Самое неприятное с фавипиравиром, что у него огромное количество побочных эффектов, в том числе на репродуктивную систему. В общем, если мы сегодня подведем итоги, у нас нет вообще ни одного этиотропного препарата. То есть такого, который действовал бы прицельно по коронавирусу.

— Почему в схемах лечения фигурируют антибиотики?

— Антибиотики крайне широко сейчас применяют, и мы еще будем разгребать последствия. Они нужны только при присоединении бактериальной инфекции к вирусной, а это в лучшем случае наблюдается только где-то у 10% заболевших. Ведь даже пневмония у коронавируса в подавляющем большинстве случаев — вирусная.

— И все же препарат от COVID-19 может быть создан?

— Естественно, мы не должны отказываться от этой возможности. Более 400 препаратов исследуются на разных стадиях клинических исследований. Но это не будет быстро. Периодически мы действительно видим сообщения: такой-то препарат-кандидат появился, он неплохо действует в клеточной культуре и на животных, например. Но пока что через клинические исследования на людях не прошел еще ни один.

Даже в докоронавирусную эпоху «доклиника» переносилась в «клинику» где-то в 7–10% случаев. Почему? Те лабораторные животные, которые используются в исследованиях, далеки от человека. Крысы и мыши удобны в смысле разведения и исследования, у них короткое поколение. Но, к сожалению, далеко не все срабатывает на нас, если срабатывает на них.

При этом для мышей мы умеем делать все, даже жизнь на 150% продлевать, Альцгеймер лечить и рак, возвращать зрение. Есть такое впечатление, что нашу науку захватили мыши, и она на них работает на самом деле.

— Какие тогда подходы могут быть эффективны?

— Следующий подход — поддерживать организм человека до тех пор, пока тот сам не справится с вирусом. Ну и бороться с такими тяжелыми проявлениями, как цитокиновый шторм.

Единственное, что себя как-то показало, — это кортикостероиды, противовоспалительные средства. Но и здесь данные противоречивые. Например, в отношении того же дексаметазона.

Есть и методика использования плазмы крови переболевших. Ей уже лет 100, и она чрезвычайно логична. Берем антитела переболевших, вводим больным и создаем пассивный иммунитет. Но опять же, все это проверялось на небольших группах. Как только группы стали большими, как только пошла рандомизация, то выяснилось, что и с плазмой далеко не все так хорошо.

При этом важно, что мы успешно боремся с патогенезом: с воспалительными реакциями, с риском тромбозов. В стационарах накоплен неплохой опыт, он систематизирован и проанализирован.

— В чем заключается главная особенность коронавируса?

— Эта инфекция достаточно индивидуализированная, массовый подход к ней найти очень тяжело.

Конечно, мы будем постепенно понимать, у каких пациентов будет максимальный риск тяжелого течения, развития осложнений и летальных исходов.

Подход по возрасту почти не работает, это мы выяснили. Примерно где-то лет после 20 с более или менее одинаковой вероятностью люди будут иметь примерно одинаковые риски по осложнениям, тяжелому течению. Да, пациенты 85+ в группе максимального риска, но только потому, что у них могут быть серьезные фоновые заболевания.

— Серьезные надежды возлагаются на вакцины. Какие из них можно отметить особо?

— Еще ни один разработчик вакцины не закончил третью фазу исследований. Сейчас у нас есть уже несколько препаратов с временной регистрацией. По многим вакцинам ведутся работы по окончательной, финальной регистрации.

У вакцины Оксфордского университета и AstraZeneca проблемы сейчас. В ходе исследований было обнаружено нарушение протокола. Наибольшую эффективность вакцина показала, когда по ошибке вводили только половину дозы. Сейчас им нужно перезапускать свое исследование либо запускать параллельное. Поэтому их в этом году не зарегистрируют, скорее всего.

— Сколько сейчас вакцин с временной регистрацией?

— У нас две с временной регистрацией, в Китае четыре, сейчас проходят ускоренную регистрацию РНК-вакцины США компаний Moderna и Pfizer. Итого получим восемь штук.

— Они смогут переломить ход борьбы с COVID в 2021 году?

— Это хороший вопрос, на который есть замечательный ответ — масштабирование производства. Вот с этим проблемы абсолютно у всех.

У «Спутника-V» один из аденовирусных векторов отказался расти в больших биореакторах. Гигантская проблема, которую только сейчас преодолели. Вакцина Pfizer — недоработанная. Ее огромный недостаток — хранение и транспортировка при температуре -70 °C, структура крайне неустойчивая.

У всех участников этой гонки, которые близки к финишу, есть проблемы и есть огромное количество предзаказов. На ту же оксфордскую вакцину — 3,5 млрд доз, у Pfizer более 2 млрд. У «Спутника-V» были 500 млн доз предзаказаны, и это количество постоянно нарастает.

— Предположим, что проблемы частично или полностью решатся, массовая вакцинация начнется. Распространение вируса удастся остановить? Что нас ждет в 2021 году?

— Есть осторожные поводы для оптимизма. Как вы знаете, Швеция — единственная страна мира, которая решила опереться на коллективный иммунитет, на формирование естественного иммунитета. И они официально признали, что этот подход не сработал. Поэтому должен работать вакцинационный подход, других вариантов просто не остается.

Большинство разработчиков вакцин сделали ставки в основном на известные технологии, но Pfizer и Moderna использовали революционную РНК-технологию, первые в мире вообще. Однако что будет с ними — не очень понятно, время покажет. Третья российская вакцина научного центра им. Н.П. Чумакова РАН появится в следующем году, она сделана из цельного инактивированного вируса.

То есть вакцины есть разнообразные, к одной технологии не привязанные. И разные варианты вакцин в клинических исследованиях показывают себя достаточно неплохо. Что будет, когда начнут массово применять их для профилактики, мы не знаем, увидим уже в 2021 году.

Он будет годом переломным, годом триумфа или большого разочарования. Будет ли достаточно титра антител, который нарабатывают вакцины, чтобы защитить человека? Что там будет с повторными заболеваниями? Если уж и вакцина окажется неэффективна, то не представляю, что ждет человечество.

— Есть версия, что вирусы должны ослабевать. Что им своих носителей убивать не выгодно. С новым коронавирусом в дальнейшем будет так?

— Такая надежда есть. Четыре известных уже коронавируса поражают человека. Действительно, вирус, когда перескакивает с какого-то другого хозяина, первое время ведет себя, как в старом хозяине, устраивает погром в иммунной системе и в организме в целом, потому что мы с ним не знакомы и он к нам не приспособился. Но встраивание может длиться десятилетиями, привыкание — это процесс не быстрый.

Не исключено, что переболевание не будет оставлять длительного надежного иммунитета, а вакцинный иммунитет будет более надежным, более предпочтительным. Потому что переболеть коронавирусом — это такая «русская рулетка», мы не знаем, у какого человека как конкретно он будет течь, а последствий масса. Ведь есть и лонг-ковид, постковидный синдром, когда месяцами у людей температура, например, туда-сюда болтается…

— Это когда рециркуляция вируса происходит?

— Нет, это остаточная реакция организма. Вирус уже ушел, но погром устроил в организме. Людей «колбасит» несколько месяцев. Многие отмечают снижение когнитивных возможностей, способностей, концентрации внимания, памяти. Описаны и неврологические, психиатрические последствия.

— Какой мы главный вывод можем сделать?

— Здравоохранение — это как армия, эти структуры предназначены для войны. Нельзя воспринимать здравоохранение как сферу услуг. В Советском Союзе у нас были мобилизационные ресурсы, запасы лекарств и необходимых препаратов, врачи и медсестры с соответствующей подготовкой. В такой ситуации пригодились бы те самые меры гражданской обороны, которые сейчас «порезаны». Да и эпидемиологов не осталось.

— И нужно сейчас восстанавливать утраченное?

— Совершенно верно, нужно обратно все возвращать. Все, что было разрушено. Делать запасы препаратов, масок, средств защиты и всего остального. Должна быть целая система, которая требует серьезных ресурсов. Мы в этом отлично сейчас убедились.

Страна должна задуматься о лекарственной, аппаратной, медицинской независимости. Если вдруг какая-нибудь очередная инфекция или пандемия на нас навалится, то нужно понимать, что помогать нам будет некому, так как другие страны будут заняты своими проблемами.

Автор: Арсений Скрынников

Понравился материал? Добавьте Indicator.Ru в «Мои источники» Яндекс.Новостей и читайте нас чаще.

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram, Одноклассники.