Сергей Адонин: после первой сессии я хотел уходить

— Как вы пришли в науку и почему выбрали химию?

— Я заканчивал гуманитарную школу, и изначально мне гораздо лучше давались гуманитарные дисциплины, такие как история и обществознание. Но совершенно нормальный юношеский максимализм не позволял сделать их своей профессией. В какой-то момент я начал бороться со своей природой и решил, что нужно получить какую-то серьезную профессию. Проблема была в том, что физика у нас в школе была достаточно слабой, что если не отсекало меня от инженерных профессий, то означало, что для поступления будут необходимы очень большие усилия. Далее выбор я делал уже просто методом исключения. Химия — это, с одной стороны, не физика, то есть не требует, как я тогда считал, каких-то больших знаний, но, с другой стороны, это и не гуманитарная дисциплина. В биологию я идти не хотел, в медицину тоже, потому что понимал, что это просто не мое. Я решил поступать на факультет естественных наук в Новосибирском университете.

Честно говоря, после первой сессии я хотел уходить, потому что химии как таковой в первом семестре не было. Была только физическая химия, которая фактически не имеет никакого отношения к тому, о чем рассказывают школьникам. Но со второго семестра у нас началась неорганическая химия, которая мне сразу очень понравилась. Писать курсовую я решил в Институте неорганической химии имени А. В. Николаева. Обычно студенты нашего университета уже с первых курсов начинали работать в каких-либо лабораториях. Поэтому, начиная со второго курса, я оказался в лаборатории, которой руководил Максим Наильевич Соколов. Сейчас он является профессором РАН, а тогда был молодым доктором наук. Под его руководством я и написал диплом, после чего решил остаться в аспирантуре. Все три года аспирантуры провел здесь, защитился, потом какое-то время работал в Германии, в Англии, стажировался в Дании. Немного поездил по миру, набрался опыта, понял, что дома все-таки интереснее и вернулся в родной институт.

— Главная ваша научная тема сейчас — это галогенная связь. Что это такое и почему нам важно ее изучать? Какие практические результаты могут быть в этой области?

— Нетрадиционный тип нековалентных взаимодействий, которым я занимаюсь, на самом деле был известен давно, но системно изучается только последние десять лет. Суть очень простая: если рядом с атомом галогена есть сильная электронно-акцепторная группа, которая оттягивает на себя электронную плотность, то электронная оболочка атома галогена перестает быть сферической и приобретает тороидальную форму — грубо говоря, становится бубликом. И «тело» этого «бублика» представляет собой богатую электронами область, тогда как «дырка» — бедную электронами область. И, если рядом есть какой-либо донор — фрагмент молекулы, способный отдавать электроны, возникает взаимодействие, и атом галогена выступает в роли акцептора, то есть принимает электроны, что для него обычно не характерно.

В природе это явление не очень распространено, но оно есть. Например, галогенная связь играет определенную роль в метаболизме гормонов щитовидной железы, которые содержат йод. Кроме того, такие связи есть в соединениях обычного аптечного раствора йода.

Эти связи еще интересны тем, что с их помощью можно моделировать сложные супрамолекулярные системы. Используя супрамолекулярные взаимодействия, можно создавать, например, материалы с хорошими сенсорными свойствами для обнаружения опасных загрязняющих веществ.

— Вы — не только ученый, вы много занимаетесь общественной деятельностью в области науки. Расскажите о работе Координационного совета, чем он занимается?

— Наша задача — связывать между собой советы молодых ученых, различные студенческие научные сообщества, которые есть в стране. Таких организаций в России много, и их нужно как-то между собой связывать: помогать делиться опытом, распространять информацию и так далее. Мы работаем своего рода проводником, который передает информацию. Но это только одна из функций. Мы также занимаемся целым рядом вещей, связанных с популяризацией науки и входящих в инициативы Десятилетия науки и технологий, например научным волонтерством. Все помнят историю с экологической катастрофой на Камчатке, когда красные приливы привели к гибели огромного количества морских животных. И для того, чтобы разобраться в причинах, потребовалась большая работа химиков-аналитиков, биохимиков, биологов, которым на местах с отбором проб помогали волонтеры.

— В вашем ведении среди инициатив Десятилетия науки и технологий есть и научный туризм?

— Идея этой инициативы очень простая: человек приезжает на отдых и, помимо традиционных вариантов времяпрепровождения, может посетить какой-нибудь научный объект и узнать что-то новое и полезное для себя. Я был скептиком в этом отношении, но потом понял, что только потому, что «примерял» эту идею на себя. Ведь, если я поеду в отпуск, то мне меньше всего захочется слушать про науку, но другим людям это может быть интересно. Это лишь одна из инициатив, в которой мы активно участвуем. Чтобы перечислить все, потребуется очень много времени.

— В финале Года науки и технологий, в декабре 2021 года Вы встречались с Президентом. Какое предложение вы выдвинули и насколько ситуация изменилась сейчас?

— Я предложил очень простую вещь — переработать систему стипендий для молодых ученых и аспирантов. Дело в том, что Президентских стипендий для аспирантов существовало три вида, и они были плохо связаны между собой. Кроме того, ни в одной из них не было главного — условия защиты кандидатской диссертации. Аспирантура должна заканчиваться защитой. Может не сразу, а в течение года, но должна. Однако многое здесь зависит от научного руководителя. Я предложил сделать более крупные стипендии, которые будут распределяться на более прозрачной конкурсной основе, чем была раньше. И самое главное, в них должно быть условие, что в конце аспирантуры получатель выходит на защиту. Владимир Владимирович эту идею поддержал, было дано соответствующее поручение, и сейчас проект проходит юридическую экспертизу.

В процессе оценки кандидатов на стипендию будут учитывать не только проект и достижения аспиранта, но и предысторию научного руководителя. Если стипендия выдается, то в течение года после окончания аспирантуры ее получатель должен будет защитить диссертацию. Если же этого не происходит, то научному руководителю начисляются штрафные баллы. Когда он накапливает определенное их количество, то на достаточно длительный период он со своими аспирантами в этом конкурсе участвовать уже не может. При этом мы предлагаем сделать так, чтобы научный руководитель мог в любой момент прервать финансирование, в случае, если аспирант не справляется.

— Одна из главных инициатив, которой вы сейчас занимаетесь, направлена на сохранение технологического суверенитета страны — это проект «Наша Лаба». Расскажите про него.

— Идея появилась еще в 2014 году, когда только начали вводить санкции против России, и когда они еще не распространялись на научное оборудование. Но уже тогда я начал думать, что эти меры могут коснуться и науки. Я не ошибся: в 2022 году в Россию перестали поставлять научное оборудование многих западных брендов, и тогда я вернулся к той идее, которая у меня была раньше. Еще в 2015 году передо мной стояла задача оснастить лабораторию, и тогда я решил попробовать по максимуму использовать отечественные оборудование и реактивы. Оказалось, что какие-то вещи найти легко, а какие-то нужно довольно долго искать. В общем, тогда я это сделал, идея создать реестр российского оборудования постепенно забылась, но в 2022 году я к ней вернулся. Мы начали собирать информацию, добавив в каталог и Беларусь, поскольку у нас очень много совместных научных проектов, нет таможенного барьера и многих межценновых барьеров. Сейчас на нашем сайте проходит третья стадия доработок: будет улучшен дизайн, появится умный поиск и расширенная система личных кабинетов, которые будут не только у производителей, но и у пользователей. Кроме того, скоро появится блок, связанный с ремонтом оборудования. Это будет своего рода «научное Авито», где можно будет найти специалистов и компании, способные починить то или иное оборудование.

— Недавно вы стали профессором РАН. Какую роль, по Вашему мнению, профессорский корпус должен играть в Академии?

— Я считаю, что профессорский корпус РАН — это особая прослойка, которая может выполнять ряд задач, которые возложены на Академию. В первую очередь, это экспертиза. Я убежден, что экспертная функция Академии очень важна. Самые лучшие эксперты по многим темам, в основном, сейчас находятся в РАН. Следовательно, если кому и отвечать на вопросы, требующие профессиональной экспертизы, то именно нам. Это молодая кровь, которая позволит Академии занять более значимое место в научно-образовательной сфере России. Академия и так занимает очень важное место, но так это будет происходить более интенсивно