Это называется «приехали»: от ВИЧ в СССР к ВИЧ в России

Андрей Козлов, доктор биологических наук, который первым выявил ВИЧ-инфекцию в СССР в 1988 году, рассказал Indicator.Ru о ситуации с эпидемией в России и стратегии борьбы с ней.

– Как бы вы могли прокомментировать ситуацию с ВИЧ в Свердловской области, о которой говорят уже несколько дней?

– Это устаревшая новость, специалистам уже давно все известно, а до общественности только сейчас это доходит.

– Какая динамика наблюдается за последние годы?

– Какие вообще есть стадии развития эпидемии: ранняя фаза, концентрированная и генерализованная. Что такое ранняя фаза. У нас в России она наблюдалась до 1996-1997 года, когда на всю страну была тысяча человек ВИЧ-инфицированных, то есть ничего, а в Санкт-Петербурге таких было сто человек. Потом начался взрыв в связи с наркозависимостью — это называется «концентрированная эпидемия», то есть в одной группе. И это уже было очень плохо. Еще в 1994 году я написал статью, что эпидемия представляет угрозу стране, когда еще вообще не было ВИЧ-инфицированных. Никто не стал принимать меры, и получилось то, что есть сейчас. Эпидемия становится генерализованной, когда больше 1% населения инфицировано. У нас в Питере такая ситуация, и еще много таких мест. Оказывается, эпидемия генерализована в стране. Мы все давно об этом знали, просто молчали, убаюканные жужжанием своего веретена, что «у нас все хорошо, тенденция к повышению уменьшается». И так все дремали, только общественность не дремлет. И вдруг открылась эта страшная тайна, что в стране идет эпидемия ВИЧ.

– На фоне новости из Свердловской области оказалось почти незамеченным сообщением о том, что премьер-министр распорядился выделить регионам более двух миллиардов рублей на покупку лекарств от ВИЧ и гепатита.

– 20 миллиардов в прошлом году уже истратили. Надо лечить всех ВИЧ-инфицированных, уход стоит от 150 до 200 тысяч, а инфицированных от 600 тысяч до миллиона. Значит, нам не 20 миллиардов нужно потратить на бесплатные лекарства. Где взять 100 миллиардов? Их нет в стране. Это называется «приехали». Когда я много лет назад это все говорил, меня не слушали.

– Расскажите, пожалуйста, как сейчас обстоит дело с научными исследованиями ВИЧ и СПИДа?

– У нас лучшие врачи в мире, они самоотверженно работают в Центре СПИД (Санкт-Петербургский городской Центр СПИД, – Indicator.Ru). Кстати, в 1994 году его хотели закрыть. Если бы я и еще несколько коллег не боролись против этого, Центр СПИД и еще несколько лабораторий могли бы закрыть.

20 миллиардов тратит Министерство здравоохранения, а наука вообще не финансируется или финансируется очень плохо. Те люди, которые разрабатывали основы этой академической системы, включая меня, профессора Карамова в Москве, профессора Ильичева в Новосибирске, ничего не получают. Врачи делают свое дело: они лечат, что могут, а что не могут — не лечат. А науки нет.

Все-таки начали выяснять, что эпидемия идет. В октябре прошлого года премьер-министр России Дмитрий Медведев предложил стратегию борьбы, и стали работать с эпидемией. Вы думаете, меня позвали? Нет, и многих других не позвали. Я не знаю, кто там работал над этой стратегией. Но «уникально» то, что в стратегию не попала вакцина против СПИДа. В мире есть НИИ, которые работают над вакциной против СПИДа, и тратится на это миллиард долларов в год, а в России мы не будем делать вакцину. А почему? Никто не знает. «Вы делайте, а мы вас финансировать не будем. Мы будем отчитываться вашими результатами». Проект вакцины финансируется то Министерством образования и науки, то Роспотребнадзором. Испытания второй фазы финансируются Минпромторгом. Хорошо, что в Минпромторге есть программа конечных испытаний, в рамках которой нам удалось испытать эту вакцину. И опять тишина. Слово «вакцина» табуировано. Возьмите стратегию — там нет этого слова. Хотя нет, один раз только упоминается, что «вакцину трудно создать».

– Как вы относитесь к предложенной стратегии?

– По-моему, надо эту стратегию переписывать и срочно предпринимать какие-то шаги, чтобы опережать эпидемию, используя достижения науки. Надо слушать ученых, которые этим занимаются, а у нас пока все отдельно: стратегия, ученые, вакцины, профилактические интервенции, научно обоснованные. И в кучу их никто не может собрать.

Мы не боремся с эпидемией, мы бежим в хвосте поезда. Эпидемия уходит, а мы за ней бежим и тратим деньги на то, чтобы лечить последствия.

– Есть ли какая-то профилактика, которая могла бы повлиять на распространение вируса?

– Есть. Единственные люди в России, кто сделал научно обоснованные профилактические вмешательства, которые уменьшали размах эпидемии, это я и моя команда. Мы разработали интервенцию среди наркозависимых, которая уменьшает заражаемость в два раза без всякого отъема игл, без метадона, за счет работы, которая называется «долговременное сопровождение». И все это прекрасно работает. Думаете, у меня кто-нибудь попросил эту интервенцию, думаете, ее кто-нибудь масштабировал? Ни в Питере, ни в стране к этому нет никакого интереса. Это свидетельствует об уровне развития наших чиновников, которые борются со СПИДом и в городе, и в масштабе страны.

Мы сохранили в 1994-1995 году всю нашу профилактическую систему, которую собирались закрыть. Мы подняли шум в Госдуме, и она встала на нашу строну. Мы начали первую отечественную программу по разработке вакцины и первых интервенций в группе риска среди наркозависимых, которые уменьшают заражаемость. Наша компетенция нужна стране? По-моему, нужна, но никто ею не интересуется, у них есть какие-то свои источники. Так у нас относятся к науке. Некоторые ответственные люди заявляют: «А не надо нам ничего выдумывать, нам хватит того, что есть. Мы справимся с эпидемией». А что у вас есть? Вы пока только закупаете иностранные лекарства и тратите на это деньги, при этом используете технологии, предложенные ВОЗ. У нас что, нет науки? Есть наука, но «мы не будем с ней общаться, у ученых плохие характеры. Они критикуют, ищут какую-то истину, но никому эта истина не нужна». Потом оказывается: они правы, эпидемия идет. Это немного поздно, конечно, но зато все тихо и спокойно.