История науки: революция в стране и в душах

О психиатре, оберегавшем своих пациентов от людей в форме, о демонстративном сожжении смирительных рубашек, о борьбе Московского университета с министром народного просвещения и о душевном здоровье лейтенанта Шмидта рассказываем в нашей рубрике «История науки».

Владимир Сербский родился в семье земского врача, работавшего в Воронежской губернии. О детстве своем он не распространялся. Известно, что семья перебралась в Москву, что учился он в гимназии №2 одновременно с другим будущим психиатром, Николаем Баженовым. Однако его путь к медицине был немного длиннее, чем у школьного товарища: в 1875 году он поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Окончив его, он продолжил учиться на медицинском, попав (как и Баженов) в ученики к Сергею Корсакову — выдающемуся психиатру, который специализировался, помимо прочего, на судебной психиатрии. Как учитель, Корсаков оказал на Сербского огромное влияние, истоки многих убеждений Сербского можно проследить в работах Корсакова. Похожи и их «пути» в науке: Московский университет, работа в лечебнице Беккера, участие в судебно-психиатрических экспертизах, попытки реорганизации больницы, даже путешествие в Австрию.

От учителя Сербский унаследовал и неколебимую уверенность в том, что главная задача врача-психиатра не изолировать пациента от общества «нормальных» людей, может быть, даже не вылечить, а помочь ему, сделать его жизнь не такой тяжелой. Для этого нужно было в первую очередь перестать делать из больницы тюрьму: снять с окон решетки, избавиться от смирительных рубашек, в общем, продвигать принцип нестеснения. После окончания университета два школьных товарища стажировались (сначала Баженов, после — Сербский) в лечебнице Беккера в Красном Селе, которой к тому времени стал руководить их учитель, а набравшись опыта, отправились в провинцию. В Рязани и Тамбове, где они служили, оба постарались преобразовать свои лечебницы в соответствии со все тем же принципом нестеснения. Баженов даже начал службу с демонстративного сожжения смирительных рубашек.

Сербский тоже, хотя и в более сдержанной манере, старался воплотить идеалы учителя. Начав службу в 1885 году, он отменил кандалы и кожаные рукава, стал привлекать пациентов к труду, организовывал с их же помощью развлечения. Результаты его реформ так понравились (или не понравились) земским властям, что врача отправили на год в заграничную командировку. В Австрии в одной из крупнейших в Европе лечебниц, Венской психиатрической клинике, он работал под руководством Теодора Мейнерта (другим учеником этого австрийца, хотя и не самым верным, был Зигмунд Фрейд). По окончании заграничной поездки Сербский представил тамбовским властям «Отчет об осмотре психиатрических заведений в Австрии, Швейцарии, Франции, Германии и России». Похожую работу он позже написал об отечественных лечебницах.

После командировки он еще немного поработал в Тамбове, а в 1887 году вернулся в Москву, где Корсаков добился создания при Московском университете специализированной психиатрической клиники и предложил своего ученика в качестве ее руководителя. В то же время Сербский начал преподавать судебную психиатрию студентам-медикам и юристам. Этой областью он заинтересовался всерьез и сам участвовал в судебных экспертизах по громким делам, а также составил руководство с методиками определения степени вменяемости пациента. В Москве он проводил семинары, так называемые Пятницы, собиравшие сотни слушателей. Он поощрял обсуждение различных направлений в психиатрии, в том числе психоанализа, с которым во многом был не согласен.

Первые годы XX века были удивительным временем, когда в политику оказывались вовлечены даже университетские профессора. В отличие от многих наших героев, Сербский такому вовлечению не противился, что вылилось в серию громких скандалов. Он переживал их тем сильнее, что они были неразрывно связаны и с его службой, и с научной работой.

В 1906 году большим потрясением для него стал расстрел Петра Шмидта. Сербский, ратовавший за смягчение уголовного законодательства и отмену смертной казни, не мог смириться с тем, что приговор революционеру был вынесен без психиатрической экспертизы, ведь врач был уверен, «что преступление было совершено им [Шмидтом] под влиянием маниакальной экзальтации».

Летом того же года он уже сам поучаствовал в столкновении с полицией. К нему в клинику пришли искать преступника, однако Сербский полицейских не пропустил: многие его пациенты страдали манией преследования, и люди в форме их напугали бы. В том же духе он выступил и после подавления декабрьского восстания, повесив на дверях табличку «Жандармы и полицейские в качестве пациентов не принимаются».

Он решительно выражал несогласие с политикой министра народного просвещения Льва Кассо, покушавшегося на университетскую автономию. Его циркуляры превращали администрации университетов в надзорные органы, которым вверялось следить за благонадежностью студентов. В ответ на это подал в отставку ректор Московского университета Александр Мануйлов и верхушка администрации. За ними последовали и многие профессора и преподаватели: космист и основатель биогеохимии Владимир Вернадский, физик и философ Николай Умов, математик и механик Сергей Чаплыгин, биолог Николай Кольцов, философ и богослов Сергей Булгаков, биолог, дарвинист Клемент Тимирязев, физик Петр Лебедев и многие другие. Конечно, присоединился к ним и Сербский. Тогда же он оставил руководство клиникой, заявив: «Бывают моменты, когда интересы общественного блага стоят выше интересов науки».

При этом Сербский не принимал безоговорочно и новые порядки. Во время руководства лечебницей он активно сопротивлялся распространению коллективного управления, считая, что клинике такая демократия пойдет во вред. Это стало хорошим поводом для нападок со всех сторон (консерватор! деспот!) и спровоцировало доходившие до суда и увольнений конфликты с сотрудниками. Покинув посты в университете и клинике и не дослужившись до пенсии, Сербский доживал последние годы в бедности.

Свою главную задачу он незадолго до смерти сформулировал так: «За 30 лет почти моего служения психиатрии я всегда считал своим нравственным долгом отстаивать всеми доступными мне средствами права и интересы душевнобольных, все равно, нарушались ли они невежеством служителей, считающих необходимым поучить больного, или недостатком образования у тех деятелей, которые устраивают охоту на наших уже и без того наказанных самой болезнью пациентов». Как бы он отнесся к тому, что его имя носил центр, применявший методы психиатрии против инакомыслящих?

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram.