Десять лет истории науки. Падение «Вавилона»: Николай Вавилов и советская генетика

Променять бизнес на слизней и гербарии

Будущий ученый родился в Москве 25 ноября 1887 года. Он был сыном одного из директоров Трехгорной мануфактуры, в прошлом – выходца из крестьянского сословия. Детей в семье Вавиловых было семеро. Трое умерли в раннем возрасте (Екатерина и Василий – при рождении, Илья – в шесть лет от аппендицита), но остальные четверо добились успехов в естественных науках. Старшая сестра Александра стала московским врачом, брат Сергей в молодости участвовал в Первой мировой войне, а потом связал свою жизнь с физикой и основал советскую научную школу физической оптики. Младшая сестра Лидия стала микробиологом и погибла от черной оспы во время экспедиции.

Коля, у которого с детства был доступ к образовательной литературе и возможность проводить опыты и собирать гербарии, уже с юных лет понял, что хочет быть биологом. Отец, надеясь воспитать преемника, устроил его в Московское коммерческое училище, но тот не проникся любовью к предпринимательскому делу, а продолжал ставить опыты в самодельной домашней лаборатории, ездить за гербариями за город и ходить на курсы лекций в Политехнический музей. В 1906 году он поступил в сельскохозяйственный институт (будущую Тимирязевскую академию). Написанная там самостоятельная исследовательская работа Николая о слизнях-вредителях получила премию Политехнического музея и была зачтена как дипломная.

В 1913 году вместе с молодой первой женой Вавилов отправился в Европу, чтобы завершить свое образование. Там он поработал у одного из основоположников генетической теории того времени, Уильяма Бэтсона, а потом побывал у владельцев крупнейшей семеноводческой фирмы Вильморенов и в Германии – в лаборатории «отца экологии», Эрнста Геккеля. Начавшаяся Первая мировая война спутала все его планы, и Вавилов чудом добрался живым домой, потеряв багаж с ценными книгами.

Дорогами Македонского и Маленького принца

В России молодой ботаник и генетик стал работать Саратовском институте, проводя лето на селекционных станциях. В 1916 году он отправился в экспедицию в Иран и на Памир, где изучал изменения растущей там пшеницы. Попытавшись заразить мучнистой росой растения из персидских семян, выращенных в Англии, Вавилов обнаружил, что пшеница устойчива. Исследовав 650 сортов пшеницы и 350 сортов овса, ученый пришел к одному из своих крупных открытий: идее об иммунитете растений. Там же, на Памире, ученый пришел к мысли, что подобные горные «изоляторы» могли стать очагами распространения культурных растений.

Другой вывод, к которому Вавилов пришел, сравнивая близкородственные виды злаков, тоже оказался важным научным достижением. Молодой ученый заметил, что у близких видов «рисунок» наследования изменений похож, и, зная особенности признака у одного вида, можно довольно точно предсказать, как такой же признак будет передаваться у его родственника. Новый закон Николай Вавилов назвал законом гомологических рядов – по аналогии с рядами химических элементов с похожими свойствами, которые когда-то помогли Менделееву построить знаменитую таблицу.

За экспедицией на Иран и на Памир последовало множество других. Одним из первых направлений стал Афганистан, в особенности его высокогорная область Нуристан, закрытая для чужеземцев. «Путешествие было, пожалуй, удачное, обобрали весь Афганистан, пробрались к Индии, Белуджистану, были за Гиндукушем. Около Индии добрели до финиковых пальм, нашли прарожь, видел дикие арбузы, дыни, коноплю, ячмень, морковь. Четыре раза перевалили Гиндукуш, один раз по пути Александра Македонского. <…> Собрал тьму лекарственных растений <…>», – напишет о нем Вавилов. За Афганистаном последовали Африка, Средиземноморье, Узбекистан, провинции Канады, южные штаты США, Центральная и Северная Америка, Япония, Корея, Западный Китай… А уж СССР он изъездил вдоль и поперек. Коллеги со всего мира хлопотали, чтобы помочь ему с визами, его приглашали на престижные международные научные конференции, ему благоволило и руководство собственной страны.

Итогом этих поездок стала ценнейшая и самая богатая в мире коллекция культурных растений, которая насчитывала 250 тысяч образцов. Даже виды и сорта, на выращивание которые местные жители не хотели терять монополии, удавалось вывезти в СССР: редкие каучуконосные растения из Южной Америки, хинное дерево из Перу. Объехав без малого весь мир, Николай Вавилов дополнил и развил учение о центрах происхождения культурных растений. Коллекция сохранена и дожила до наших дней: в годы блокады Ленинграда сотрудники бывшего Всесоюзного института растениеводства, которым когда-то руководил Вавилов, погибали от голода, но не тронули ни одного зерна или картофельного клубня.

Не обходилось и без приключений: однажды его самолет потерпел крушение в Сахаре, недалеко от логова льва. Французский пилот пришел в ужас, а ученый развел костер и всю ночь отпугивал хищника. В Эфиопии на его караван напали разбойники, но ученый проявил чудеса дипломатии и откупился от нападавших, чем спас всех людей и вьючных животных. В Сирии колосья пришлось собирать под огнем повстанцев. Заслуги Вавилова ценили и географы: он стал президентом Всесоюзного географического общества.

Роковая ошибка

В этот период Вавилов очень поддержал активного и деятельного выходца из крестьянской семьи (человека с самым «правильным» с точки зрения партии прошлым), красочно представлявшего впечатляющие результаты своих опытов. Вавилов даже рассказывал о работах молодого коллеги на зарубежных конференциях и звал Лысенко с собой. Эта ошибка буквально сведет его в могилу: как оказалось позднее, ни эксперименты, ни теоретические построения этого агронома не выдерживали никакой критики. После возвышения Лысенко разногласия обернулись настоящей травлей, и Вавилов, когда-то лауреат высшей награды (премии Ленина) и самый молодой действительный член Академии наук СССР (в момент избрания в 19), окажется в опале.

В конце концов докладная записка философа Иосифа Презента – близкого соратника и практически соавтора идей этого лжеученого – сыграла не последнюю роль в аресте его оппонента. Этот документ, где сторонники современных воззрений в генетике были названы «хором капиталистических шавок», представители которого в СССР «окончательно распоясались», был подписан Лысенко и направлен Молотову. Записка достигла цели – отмены запланированного в Москве VII Международного генетического конгресса, председателем которого был избран Николай Вавилов. Конгресс все-таки состоялся в 1939 году в Эдинбурге, а вот кресло председателя так и осталось пустым: Вавилова не выпустили за границу, а вскоре арестовали. Конечно, записка стала не единственной причиной ареста, но она пополнила и обширный набор доносов и писем, кропотливо собираемых НКВД еще с 1931 года для сфабрикованного против Вавилова дела.

Трофим Лысенко утвердил и состав экспертной комиссии по этому делу в 1941 году, подобрав людей из числа своих преданных сторонников. Правда, когда родственники Вавилова будут добиваться реабилитации погибшего в лагерях от болезней и истощения генетика, Лысенко будет говорить, что обвинения в расхищении коллекции семян и впрямь были несостоятельны, ведь Вавилов эту коллекцию и собирал. Уже лишенный покровительства Сталина, Лысенко станет вести себя так, словно никогда не сказал против Вавилова ни одного дурного слова.

Дидро знал, а Лысенко не знал

Трофиму Лысенко явно не хватало образованности, поэтому его кипучая деятельность не раз приносила в буквальном смысле черные плоды: например, его методика яровизации привела к заражению посевов пшеницы паразитическим грибком спорыньей. Позднее академик признавался, что «не знал», что пшеница может заражаться этой болезнью. Для сравнения: деятель еще эпохи французского Просвещения, Дени Дидро, отлично это знал, и написал о своем наблюдении в 1780 году.

Сейчас появились попытки оправдать Лысенко – мол, талантливейший ученый был «оклеветан, ошельмован» прозападными либералами. Не хочется комментировать все эти доводы подробно, однако остановимся на таком моменте: многие защитники Лысенко называют его научное несогласие с Вавиловым не «борьбой с генетикой», а «борьбой двух направлений внутри генетики». Идеи Трофима Лысенко были близки к ламаркизму, уже два столетия как отвергнутому наукой. Несмотря на достижения отдаленно напоминающей идеи Ламарка эпигенетики в наши дни (об одном из подобных механизмов мы уже рассказывали в статье о наследовании двухцепочечных РНК у нематод), эта наука вовсе не так примитивна, как «закон упражнения и неупражнения органов» с точки зрения старины Жана-Батиста.

При этом Лысенко отрицал доказанные и проверенные к тому времени знания о механизмах наследственности. Он видел в них путь к расизму и евгенике, поэтому отвергал их, прикрываясь пустыми и бессодержательными терминами «мичуринский дарвинизм» и «мичуринская генетика». Поверить в то, что это просто направления внутри генетики, могут только люди, ничего не знающие ни о генетике, ни о Мичурине: знаменитому агроному, несмотря на весь его опыт работы с плодовыми культурами, так и не удалось понять хромосомную теорию наследственности, как ни старался Николай Тимофеев-Ресовский (подробнее об этом ученом можно прочитать в конспекте лекции, посвященной его памяти) по просьбе Вавилова объяснить Мичурину хотя бы основы менделевской генетики.

«У генетиков есть чудо»

Но необразованному народу (и не очень далеко ушедшей от него власти) было совсем не до генетиков, которые, казалось, в дебрях фундаментальной науки совсем позабыли о его нуждах. Они обещали результаты через десятилетия, а есть хотелось каждый день. Изучение дрозофил и длительные путешествия на родину разных сельскохозяйственных растений казались вредительской растратой народных денег. Появилась даже частушка:

У генетиков есть чудо:

Дрозофила там живет,

Основным сельхозживотным

Издавна она слывет.

Яйца свежие приносит,

Шерсть и молоко дает,

Землю пашет, сено косит,

Лихо лает у ворот!

Лысенко же обещал результаты через год или два, не привлекая какие-то недоступные умам простых колхозников материи. Поэтому противники Вавилова (а их со временем набралось немало), прозвавшие его институт «Вавилоном», стали утверждать, что «Вавилон должен быть разрушен». Это было неграмотное искажение цитаты про необходимость разрушения Карфагена, которой древнеримский политик Марк Порций Катон Старший заканчивал каждую свою речь в сенате вне зависимости от темы выступления.

Несмотря на это, вавилонская метафора лучше иллюстрирует произошедшее. Если народу фундаментальная наука казалась башней из слоновой кости, то «верхам» она виделась больше похожей на Вавилонскую башню, строители которой, если вспомнить ветхозаветный сюжет, считали себя чересчур независимыми и решили защититься от следующего Великого Потопа. Только вот в отличие от советского «Вавилона» (и обычной жестокости ветхозаветной кары), наказанием вавилонян в библейском сюжете стало появление новых языков. Вавилов и многие его лучшие сотрудники (в том числе, даже упомянутый в учебниках биологии генетик Георгий Карпеченко, создатель межвидового гибрида редьки и капусты) погибли в лагерях от болезней и дистрофии.

Проект "Десять лет истории науки" реализуется в рамках инициатив "Работа с опытом" и "Юбилейные мероприятия" Десятилетия науки и технологий.