Нобелевские лауреаты: Джон Эндерс. Полиомиелит и корь

Можно ли получить Нобелевскую премию по физиологии или медицине, родившись сыном миллионера, побывав военным летчиком, управляющим в банке и литературоведом, а также можно ли сделать что-то еще более выдающееся уже после получения самой значительной награды? Рассказываем в рубрике «Как получить Нобелевку».

Джон Франклин Эндерс

Родился 10 февраля 1897 года, Уэст-Хартфорд, Коннектикут, США

Умер 8 сентября 1985 года, Уотерфорд, Коннектикут, США

Нобелевская премия 1954 года по физиологии (1/3 премии, совместно с Томасом Уэллером и Фредериком Роббинсом). Формулировка Нобелевского комитета: «За открытие способности вируса полиомиелита расти в культурах различных тканей (for their discovery of the ability of poliomyelitis viruses to grow in cultures of various types of tissue)».

Достаточно редкая для Нобелевской премии вещь: ученый, получав бесспорную премию, свое главное открытие, принесшее, цитируя самого Альфреда Нобеля, «максимальную пользу человечеству», делает уже в статусе Нобелевского лауреата. При этом сначала он вообще не собирался быть ученым, а когда все же пошел в науку, изначально выбрал карьеру гуманитария.

Семьи Эндерсов (по папиной линии) и Уитморов (по маминой) в Коннектикуте были достаточно известными и вращались вокруг финансов. Так, бабка нашего героя по материнской линии была близким другом и одновременно финансовым управляющим Марка Твена. Они, наверное, могли видеться – когда Марк Твен умер, Джону Эндерсу было 13 лет. Дед по отцовской линии был страховым агентом, а затем – главой страховой компании. Отец, Джон Острем Эндерс, был главой банка – когда он умер, семье досталось наследство в $18 млн. Это и сейчас неплохие деньги, но если пересчитать на инфляцию за более 100 лет, то получится около полумиллиарда долларов. Поэтому проблем с деньгами у семьи не было, и юноша получил отличное образование. Сначала это была престижная школа св. Павла в Нью-Гемпшире, а затем – Йельский университет. Но надо отдать должное – когда началась Первая мировая война, молодой человек оставил университет и пошел в летчики, даже получил звание лейтенанта авиации.

Вернулся, окончил Йель – по бизнес-тематике – и пошел работать управляющим, продолжая семейное дело. Но быстро понял – не его. И снова отправился учиться, на этот раз в Гарвард, на литературоведа. В 1922 году получил степень магистра по английской литературе и продолжил учебу (на тот момент ему исполнилось 25 лет).

Соседом Джона Эндерса по общежитию оказался некий студент Гарвардской медицинской школы, который взахлеб рассказывал о заведующем кафедрой бактериологии и иммунологии Хансе Цинсере, не только замечательном ученом, но и «ренессансном человеке», способном поговорить о философии, литературе, науке. Знакомство Эндерса с Цинсером состоялось достаточно быстро, и молодой человек увлекся микробиологией, а затем пошел работать к Цинсеру, придя в «свою» область науки «с нуля» в 30 лет.

В 1930 год Эндерс сделал свою PhD, посвященную, однако, не микробам, а анафилаксии, открытой еще Шарлем Рише (получившем за это Нобелевскую премию 1913 года).

Став доктором наук, Эндерс продолжил работать в Гарварде с Цинсером, и от простого изучения иммунной системы плавно перешел на тех, кто прорывается сквозь ее барьеры. Сначала это были бактерии, вызывающие пневмонию, но затем (в 1937 году) он переключился на более мелкие объекты – вирусы.

Здесь нужно сделать одно небольшое отступление. В нашем «нобелевском марафоне» мы недавно перевалили за экватор XX века. И до сегодняшнего дня у нас был только один «вирусный» лауреат по физиологии или медицине, Макс Тейлер, получивший премию 1951 года за борьбу с желтой лихорадкой. А также два лауреата по химии – 1946 года, Джон Нортроп и Уэнделл Стэнли, кристаллизовавшие вирусные белки. Росту же числа «вирусных» медицинских премий поспособствовал как раз Эндерс.

Теперь нужно напомнить о том, как человечество узнало о вирусах. Началось все с неудачи: Луи Пастер, открывший множество микробов и создавший вакцину от бешенства, так и не сумел открыть его возбудителя. Впрочем, он не отказался от инфекционной теории бешенства, решив, что патоген в данном случае слишком мал, чтобы увидеть его в микроскоп. И был прав.

В 1884 году его коллега, Шарль Шамберлан, сумел создать фильтр с мельчайшими порами, которые отсеивали все бактерии. Этим фильтром воспользовался наш соотечественник Дмитрий Ивановский, когда начал изучать болезнь растений — табачную мозаику. В 1892 году Ивановский показал: даже перетертые листья больного табака, пропущенные через фильтр Шамберлана, все равно заражают здоровые растения.

Сам Ивановский решил, что инфекция — бактериальный токсин, существующий сам по себе (это можно назвать гениальной догадкой о прионах. Токсин — это яд. «Яд» на латыни — virus).

Ивановский даже увидел некие «кристаллы» (кристаллы Ивановского) в оптический микроскоп, и теперь мы знаем, что это скопления вирусов в клетке. Пришлось ждать еще шесть лет, пока голландец Мартин Бейеринк сумел открыть вирус — тот самый вирус табачной мозаики.

Почему же с вирусами было сложно? Помимо того, что они маленькие, растить их культуры было не очень просто, ведь сами по себе они не размножаются, им нужны клетки-хозяева. А, значит, нужно выращивать культуры тканей, в которых живут вирусы. Эту технологию разработал еще Алексис Каррель, за что (а не только за сосудистый шов) получил Нобелевскую премию по физиологии или медицине. Но технология Карреля была безумно сложной – она, в общем, предназначалась для трансплантации тканей, – и главной трудностью было избежать бактериального заражения.

Но вернемся к Эндерсу. Его вирусологические работы были прерваны Второй мировой войной, во время которой ученому пришлось заниматься классическими инфекционными болезнями, в первую очередь – эпидемическим паротитом, более известным как свинка. Когда война завершилась, Эндерс получил отличное предложение – создать новую исследовательскую лабораторию по изучению инфекционных болезней при педиатрической больнице Бостона. Карт-бланш на персонал и тематику позволил взять тех, кто был действительно дорог Эндерсу: он позвал своего бывшего студента Томаса Уэллера, с которым в 1940 году они попытались вырастить на тканях вирус коровьей оспы и сделать вакцину, а Уэллер позвал своего бывшего соседа по комнате в общежитии, Фредерика Роббинса.

В 1947 году эта троица вернулась к попыткам культивировать вирусы в тканях. Напомним, в 1940 году у Эндерса и Уэллера получалось не очень, но за эти семь лет в мире медицины произошел один тектонический сдвиг, принесший одному британцу и двум американцам в 1945 году Нобелевскую премию. Речь идет о Флеминге, Чейне и Флори – именно во время Второй мировой войны началось промышленное производство пенициллина. Теперь можно было выращивать ткани для вирусов, не беспокоясь о бактериальном заражении: на вирусы антибиотики не действовали, а вот бактерии уничтожали полностью.

Сначала исследователи начали выращивать вирус эпидемического паротита в клетках куриных эмбрионов. Постепенно они добились непрерывного роста тканей и научились накапливать большое количество вируса. Настала пора приходить к тканям человека. В общем-то, троица собиралась экспериментировать с вирусом ветряной оспы, но когда тканей наросло достаточно много, создалась ситуация, которая в итоге и привела ученых к Нобелевской премии. Вируса ветряной оспы под рукой не было, а вот вирус полиомиелита был. Насколько опасен полиомиелит, в США знали все: только недавно скончался президент Франклин Делано Рузвельт, одна из самых известных жертв этого заболевания.

С одной стороны, все врачи были уверены – вирус полиомиелита размножается только в нервных клетках, поэтому с выращиванием его в больших количествах и созданием вакцины будут очень большие проблемы. С другой – вот ткань (не нервная), вот – штамм. Что мы теряем? И оказалось, что вирус можно выращивать даже в твердом слое ткани, а не в жидкости, как с эпидемическим паротитом.

Созданная в 1948 году методика Эндерса-Уэллера-Роббинса оказалась настолько легкой и удобной, что ее быстро подхватил Джонас Солк, получил в огромных количествах полиовирус и уже в 1952 году объявил о создании вакцины от полиомиелита. Солк стал национальным героем (потом он станет основателем знаменитого Института Солка), а неразлучная троица совершенно справедливо получила Нобелевскую премию по физиологии или медицине.

В год получения Нобелевской премии Эндерс занялся другой болезнью – корью. Именно тогда он выделил вирус кори у 11-летнего мальчика, Дэвида Эдмонстона, и начал работу над вакциной от кори. На это ушло шесть лет, а в 1960 году начались клинические испытания (интересно, прошли бы они этический комитет сейчас – испытания, как сообщается, были проведены на «1500 умственно отсталых детях Нью-Йорка и 4500 детях из Нигерии»). В любом случае, 17 сентября 1961 года было объявлено об эффективности вакцины «живым» вирусом, а два года спустя началось производство «убитой» вакцины, не содержащей «живых» вирусных частиц. Еще четыре года спустя Эндерс, достигший возраста семидесяти лет, вышел в отставку, но продолжал еще полтора десятка лет – до самой своей смерти – заниматься вирусами. Он успел стать одним из первых исследователей ВИЧ, дожил до 88 лет и понял, что его работы спасли не один миллион человек. Чего еще желать ученому, который только на четвертом десятке лет начал заниматься естественными науками?

Понравился материал? Добавьте Indicator.Ru в «Мои источники» Яндекс.Новостей и читайте нас чаще.

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram, Одноклассники.