«Теология формирует критическое знание»: российские ученые спорят о теологии

Чем опасен закрытый список наук, как работает чувство вины перед Церковью, насколько силен критический потенциал теологии — Indicator.Ru завершает дискуссию об академическом статусе теологии.

В начале марта на нашем сайте прошел бурный обмен репликами на тему теологии: каков академический статус этой дисциплины, вредно или полезно ее включение в систему российской науки. Однако многие важные вещи оказались за рамками дискуссии, и мы попросили десять ведущих экспертов (из разных институций и дисциплин) высказаться по «проблеме теологии».

Алексей Голубев, историк (Хьюстонский университет)

Никогда бы не подумал, что буду выступать в поддержку теологии как академической дисциплины. Моя палатка разбита в том лагере, где развеваются флаги Бертрана Рассела и Айзека Азимова. Однако махровый позитивизм противников теологии, который вскрылся в недавних спорах о ее академической институционализации, заставляет меня высказаться как историка, то есть как представителя академической дисциплины, которая, как и теология, работает с текстами и делит с ней определенные принципы и подходы к их интерпретации. Ведь если взять текст Александра Панчина «Пять крестов на могилу теологии» и начать последовательно вбивать эти кресты в тело филологии, истории, философии и прочих дисциплин, которые занимаются анализом текстов и через него формированием знания о культуре и обществе, то в результате мы получим уже не одну могилу, а кладбище.

История не занимается «выработкой и систематизацией объективных знаний об окружающем мире» хотя бы в силу того, что она описывает то, что нас больше не окружает. Не занимаются этим и целый ряд других дисциплин, например гендерные исследования или critical race studies — дисциплины, которые изучают, как, в общем-то, малозначимые отличительные признаки разных представителей Homo sapiens (первичные и вторичные половые признаки, цвет кожи, форма черепа и т. д.) переводятся в структуры социального неравенства. Если взять эти две дисциплины, то они не производят «научное» знание (в то время как «объективные» науки биология и физическая антропология внесли неоспоримый вклад в расовую теорию и эксплуатацию женского тела), их цель — критика общественного устройства, и с этой точки зрения их включение в современную академическую среду более чем оправдано. Я считаю, что по тем же самым причинам теология имеет полное право на существование в качестве академической дисциплины, которая формирует критическое знание о своем объекте исследования — корпусе религиозных текстов и практиках их интерпретации.

Я не считаю, что нам стоит квалифицировать теологию как форму «научного знания», и в этом отношении я не очень понимаю, зачем Дмитрий Узланер в своих выступлениях употребляет этот термин. Я не вижу для теологии места в Российской академии наук, которая генеалогически укоренена как раз в позитивистской традиции научного знания.

Университеты — опять-таки в силу своего происхождения — являются более гибкими организациями и должны отвечать за более широкий спектр задач. Скажем, в Северной Америке существует большое количество христианских колледжей, где преподаватели (и физики, и лирики) при найме на работу должны формально подтвердить свою приверженность христианской вере. При этом христианские колледжи занимаются не религиозной индоктринацией, а образованием и наукой: католический университет Нотр-Дам, например, занимает более высокое место в международных рейтингах, чем МГУ (143 и 188 соответственно, согласно Times Higher Education World University Rankings за 2017 год).

В общем-то, наличие этой аудитории, которая не готова и не должна принимать позитивистский радикализм Панчина и других критиков теологии, но при этом вполне способна на критику современного общественного устройства, и является для меня основной причиной, почему я, не будучи верующим человеком, считаю теологию легитимной академической дисциплиной.

Александр Сергеев, научный журналист, член Комиссии РАН по борьбе с лженаукой

Теология является формой религиозной учености, но, безусловно, не является наукой в современном смысле этого слова. Общим для теологии и науки служит то, что обе они являются интеллектуальными практиками, а их результаты, как правило, выражаются в форме текстов, насыщенных специальной терминологией и ссылками. Однако цели и установки теологии и науки практически противоположны друг другу.

Путаница, из-за которой теологию в России вдруг назначили наукой, имеет под собой три основных источника.

1.Традиция. Теология и наука имеют историческое родство. Методологическое обособление науки и ее секуляризация начинаются только в XVII веке, поэтому в странах с более старой университетской традицией сохранились теологические факультеты и ученые степени. В России, где наука и высшее образование стали развиваться только в XVIII веке и никогда не находились в ведении церкви, нет даже символических оснований для причисления теологии к наукам.

2.Реакция. Многие интеллигенты, открыв для себя запрещенных и малодоступных в советское время религиозных авторов, стали воспринимать изучение религии и теологии как форму личного противодействия коммунистической идеологии. Вложив в эти ненаучные направления значительные усилия, они хотели бы считаться учеными наравне с теми, кто занимался наукой.

3.Политика. Научный статус необходим деятелям Церкви для расширения своего политического влияния. Церковь, отделенная по Конституции от государства, формально не имеет права голоса в вопросах образовательных программ, экспертиз, стратегий общественного развития, так как все это отнесено к ведению науки. Однако с учеными степенями теологи смогут защищать в этих вопросах интересы Церкви якобы именем науки.

Само включение теологии в состав дисциплин, по которым ВАК присуждает государственные ученые степени, было, конечно, чисто политическим актом (3), осуществленным под давлением церковных деятелей. Однако это политическое решение было поддержано той частью российской интеллигенции, для которой идеологическим лейтмотивом является комплекс вины за воинственный атеизм советского времени. Мотивы в поддержку этой реакционной позиции (2) изыскиваются как в средневековом прошлом (1), так и в страшилках советского времени: мол, если назвать теологию лженаукой, то за ней последуют история с социологией, а потом и церкви станут взрывать.

На самом же деле под флагом этой защитной реакции сейчас идет религиозная агрессия против науки. Появление ученых степеней по теологии стоит в одном ряду с преподаванием религии в школе (под видом ОПК), избирательной реституцией (только в пользу Церкви), притеснением нерелигиозной части общества (через признание особых гражданских прав верующих, ст. 148 УК РФ).

В пользу научного статуса теологии часто приводят тот аргумент, что теологи нередко выполняют работы, вполне научные по меркам истории, лингвистики, религиоведения. Но это лишь подтверждает то, что специфика, отличающая теологию от других гуманитарных наук, целиком и полностью сводится к религиозной составляющей.

До тех пор, пока теология оставалась интеллектуальной формой исповедания религии, к ней не было никаких претензий. Однако недобросовестное преподнесение этой религиозной практики в качестве научной деятельности превращает ее в лженауку.

Дарья Дроздова, историк науки, старший преподаватель Высшей школы экономики

Спор затрагивает статус теологии как науки и преимущественно сводится к вопросу, что такое наука и попадает ли теология под это определение. Однако тут параллельно присутствует другой тезис: «тому, что не является наукой, нет места в академическом мире». Это ложно хотя бы потому, что в академическом мире есть много прикладных и технических дисциплин, которые не ставят своей целью вырабатывать и систематизировать знания о причинно-следственных связях, а используют уже полученные знания для создания новых материалов, технических устройств. А если придерживаться узкого подхода к науке, то нам нужно изгнать из университетов инженерные факультеты, факультеты журналистики, большую часть гуманитарных дисциплин и некоторый кусок экономических и социальных наук, которые не способны достоверно предсказать ни экономические кризисы, ни другие социальные потрясения. В английском языке видно, что science — это только некоторая доля академических дисциплин. Мы знаем, что в университетах наряду с science присутствуют arts и humanities. Но и прочие дисциплины, скрывающиеся под аббревиатурой STEM, включают в себя не только science, но и technology, engineering и mathematics.

Важно, что радикальное противопоставление теологии и науки, мышления научного и мышления религиозного, которые лежат в основе современной дискуссии, — это продукт очень недавнего времени. По существующей легенде отделение — даже освобождение — науки от теологии приходится на период раннего Нового времени, когда в основных своих чертах складывается классическое экспериментально-математическое естествознание. Сторонникам современного противопоставления теологии и науки кажется, что они защищают важное завоевание XVII века — освобождение научной мысли от религиозного авторитета.

Однако история естествознания XVII, XVIII и даже начала XIX века показывает, что это представление иллюзорно. Многие творцы классического естествознания мыслили его как основу естественной теологии — рационального и общезначимого способа доказательства бытия Бога. Если природа управляется законами, они вложены в нее Богом-Творцом. Если человеческому разуму доступны вечные (математические) истины, то они существуют в силу Божественного разума. Для Декарта закон инерции был выражением постоянства действия Бога. Для Спинозы закономерность в природе существовала в силу необходимости Божественной природы. Для Ньютона упорядоченность физического мира указывает на существование Того, кто творит этот порядок и поддерживает его существование. Для этих мыслителей наука никак не противоречила теологии, а служила для нее пропедевтикой (введением в знание, — прим. Indicator.Ru).

История, безусловно, меняется — мы живем в другом мире с другими критериями достоверности, обоснованности и объективности. Но если мы полагаем теперь, что апелляция к Богу иррациональна, то не получается ли так, что самое рациональное предприятие нашей эпохи — современная наука — вырастает из крайне иррациональных оснований?

Борис Кнорре, религиовед, доцент Высшей школы экономики

Спор о том, академическая ли дисциплина теология или нет, неразрешим. Хотя бы потому, что она нечто большее, чем обычная академическая дисциплина. Она смещает саму аксиоматику мировосприятия, оснований суждения, смещает методы рассуждения других наук. Например, если психолог исходит из того, что Бога нет (не нуждается в этой гипотезе, по известному выражению), то он оценивает самость, самоопределение человека положительно: человек стремится к самодостаточности, предельной автономии — это замечательно.

Но если тот же психолог принимает предпосылку существования Бога, то термин «самость» приобретает совершенно другое значение — эмансипация человека от Бога, что является далеко не благом. И то же самое касается свободы воли, человеческой природы, общественного блага, гражданского общества. Эти фундаментальные понятия кардинально меняют свой смысл в разной оптике (с Богом или без).

Далее: одно дело, если один исследователь принимает эту предпосылку, аксиому для себя, в своей работе. А если таких людей множество? Теология становится уже некоторым дискурсивным полем, системой координат. Даже люди, которые ведут себя вразрез с нормами Церкви, какие-нибудь депутаты, апеллируют к понятиям благодати, благословения, молитвы.

Впрочем, фактически теология в МИФИ выполняет не критическую, а идеологическую роль, идеологического сопровождения.

И еще важный момент. Если верна теория Самуэля Хантингтона о том, что культуры мира реагируют на глобализацию, заново обращаясь к своим корням, то этот процесс идет одновременно с возвращением религии в общественное пространство. Религия помогает локальным культурам осознать и ощутить свою самобытность.

Наконец, для адекватного понимания культурных явлений на них надо смотреть не только извне, но и изнутри. К этому пришли все социальные науки. И теология возвращает человека (ученого) к категориям религиозного языка данной культуры и позволяет овладеть этим языком.

Антон Сватковский (Санкт-Петербург). Выпускник юрфака СПбГУ, независимый исследователь

Дискуссия по поводу теологии в очередной раз высветила ряд стабильных проблем российского научного и околонаучного сообщества, как методологических, так и социологических.

Порой кажется, что она в значительной степени сводится к «спору о словах». Жесткое противопоставление теологии как религиозной дисциплины светскому религиоведению может опираться на формулировки типа предложенной Сергеем Аверинцевым: «Теология — богословие, совокупность религиозных доктрин о сущности и действии Бога, построенная в формах идеалистического умозрения на основе текстов, принимаемых как божественное откровение».

Однако в западной традиции вполне допустим и термин «сравнительная теология», предполагающий внимание к религиозному плюрализму и не предполагающий необходимой «веру в Бога». Теологическими на Западе могут называться как комментарии к Библии, написанные со вполне определенных конфессиональных позиций, так и критические труды, рассматривающие проблемы филологии, истории философии или герменевтики.

По-разному подходят участники дискуссии и к самому слову «наука». В российской традиции этот термин ближе к немецкому Wissenschaft (объединяющему дисциплины естественнонаучные и гуманитарные), нежели к английскому science, противопоставленному arts & humanities (на эту близость указывает структура Российской академии наук и ее учреждений, равно как и классификация ВАК). Можно подметить, что противники теологии в большей степени исходят из англоязычного подхода, требуя непременно «открытий» и «публикаций в высокорейтинговых научных журналах».

Обе позиции таят в себе потенциальные опасности для развития науки в России. С одной стороны, «признание теологии» может быть воспринято как разрешение считать научными труды, лишенные критического подхода к источникам и прямо направленные на защиту определенных религиозных догм. Упрощением было бы и сводить теологию к «гипотезе Бога». Теистическое мировоззрение исторически исходило не просто из некоей «гипотезы», а из требований к верующему исходить во всех своих жизненных действиях из религиозных предписаний. К сожалению, конкретную диссертацию Павла Хондзинского о митрополите Филарете Московском нельзя считать позитивным примером. Из нее сложно понять, чем «богословский синтез» отличается от простой компиляции и какова была реакция современников на труды Филарета.

С другой стороны, полемика против возможности и целесообразности детального научного рассмотрения религиозных феноменов может перерасти в отрицание гуманитарных дисциплин как таковых (особенно философии) либо в тенденцию к их полной биологизации, что на практике мало отличается от отрицания, ибо никакой когнитивный подход не может заменить полноценную работу с текстами и историческими источниками, хотя стремление к повышению строгости гуманитарного знания и нужно приветствовать.

Как ни странно, «противоположности сходятся», то есть каждой стороне порой присущ недостаточный уровень научной рефлексии, склонность к софизмам вместо аргументов и восприятие необходимости вникать в проблему как «потери времени» в сочетании с пониманием, что, скорее всего, решения (запретить или одобрить) все равно будут приниматься не потому, что кто-то кого-то переубедил, а по внерациональным соображениям («с кем согласится конкретный начальник»), для чего, как и для обвинений в лженаучности, в отечественной истории имеются многочисленные примеры.

Какие позитивные выводы можно предложить? На мой взгляд, специфика научного исследования не в предмете, а в методе. Не должно быть тем, считающихся в принципе «недостойными» исследования, хотя найти подлинную новизну и предложить оригинальные подходы для хорошо известного в чем-то сложнее, чем изучать вовсе не рассматривавшийся материал. А типичные для российских диссертаций проблемы (прямой плагиат или в лучшем случае компилятивность, недостаточная обоснованность полемики и предвзятость) едва ли можно решить чисто административными переименованиями. Для этого требуется длительная и сложная работа по самоорганизации научного сообщества и повышению культуры публикаций.

Евгений Лютько, сотрудник Научного центра истории богословия и богословского образования при богословском факультете ПСТГУ

1.Теология — это не политический проект власти для усиления Церкви как «опоры режима». Однако те, кто с начала нулевых (первоначально без какой-либо поддержки церковной или государственной власти) добивался легализации теологии, понимают этот процесс в логике реституции. Согласно этому прочтению, церковной интеллигенции возвращаются права, которые после революции 1917 года были отчуждены у их предшественников.

2.Теология — это не лженаука. Хотя в дебатах ее часто сравнивают с астрологией или гомеопатией, это не вполне корректно. «Лженаука» и «наука» всегда конкурируют при интерпретации того или иного элемента действительности. Это значит, что гомеопатия может являться лженаукой не потому, что врачи изначально против гипотезы, которая стоит в основании гомеопатии, а потому, что гомеопатия уступает в эвристичности исследовательским практикам, которые используются в доказательной медицине. Похожая ситуация с астрологией, которая может быть названа лженаукой не из-за своих предпосылок, но из-за того, что физика, астрономия и психология интерпретируют явления на более высоком доказательном уровне, придерживаясь при этом иной системы предпосылок. Однако в пространстве социальных, гуманитарных или естественных наук отсутствует предметная область, для исследования которой теология бы предлагала свой «конкурентный», но эвристически проигрышный подход. Более того, как и большинство гуманитарных дисциплин, теология не оперирует ничем эмпирически фальсифицируемым.

3.Теология — это не наука «в ряду других наук».

Ключевые слова здесь — это конвенциональная (в поле науки) методология и конвенциональная (в поле общности, в пользу которой работает исследователь) номенклатура и система предпосылок. Можно посмотреть на конкретном примере: исследования «здорового старения» — healthy ageing. В ряде стран это направление исследований обрело институциональную независимость от геронтологии. Методология — медицина, биология, социальные науки, психология. Сообщество — люди пожилого возраста. Предпосылка — эти исследования нужны не потому, что существует некая объективная старость, как в случае с геронтологией, но потому, что есть люди, которые нуждаются в именно этих исследованиях.

Теология как рефлексия верующих о своей вере действительно не вполне гармонично вписывается в рамки действующей в России таксономии наук. Но ставит ли это ее вне закона? Не является ли отзвуком XIX века само представление о том, что человек во всей его сложности может быть без остатка разложен на конечное число абстракций, которые стоят за почтенной отраслевой номенклатурой гуманитарных наук? Выдерживает ли это видение науки критику авторов второй половины XX века, серьезно размышлявших над устройством европейской рациональности? И не является ли оно лишь данью сложившейся системе институтов и научных традиций?

Марианна Шахнович (Санкт-Петербург), заведующая кафедрой философии религии и религиоведения Института философии СПбГУ*

Произошло именно то, о чем я говорила несколько лет назад. Было очевидно, что к теологии в настоящем смысле слова вся эта история не имеет никакого отношения. Паспорт специальности «Теология» в ВАКе практически идентичен паспорту специальности «Религиоведение». Но религиоведение предполагает исследование религии без идеологической ангажированности, а у нас это не получается, видимо.

Религиоведение как наука уйдет в антропологию, историю, искусствоведение, политологию и проч., в те области науки, где религия будет изучаться на основе соответствующих теорий и методов, или в философское изучение религии на основе рационалистических философских теорий. Отдельные очаги обучения религиоведению как светской дисциплине, независимой от религиозных объединений, еще сохраняются пока в Москве, Санкт-Петербурге, но в основном уже давно новая «теология» задушила религиоведение в объятиях на формальном, институциональном и на персональном уровнях.

* — материал был впервые опубликован на сайте информационно-аналитического центра «Сова» и публикуется с любезного разрешения автора.

Дмитрий Винник, ведущий научный сотрудник Института философии и права СО РАН

Я выскажу свою позицию вместе с Александром Панчиным, логически разобрав все приведенные им пять аргументов «в пользу» теологии.

Утверждение 1: «Теология — гуманитарная наука».

Утверждение ложно и не является существенным аргументом. Теология является традиционной академической дисциплиной, но ее не следует считать наукой. В качестве примеров аналогичных дисциплин можно привести культурологию, теорию государства и права, риторику, родной язык и литературу. Обратим внимание на то, что кандидатская степень по культурологии называются «кандидат культурологии», а не «кандидат культурологических наук».

Утверждение 2: «Никто не доказал, что Бога нет».

Утверждение истинно, но толку от него мало. Как известно, проверить существование бога агентурно-оперативным методом невозможно, а лучшего метода в распоряжении тварных существ, увы, нет. Это означает, что верно также утверждение, что никто не доказал, что Бог есть. И никогда не докажет. Все доказательства в пользу его существования и несуществования не более чем набор спекулятивных аргументов. Поэтому, раз в нашем распоряжении нет критически значимого доказательства существования бога, из этого следует, что теология не является необходимой дисциплиной.

Утверждение 3: «Теологию столетиями преподают в некоторых зарубежных университетах».

Оно истинно и вполне тянет на аргумент. Для старейших европейских университетов степень доктора теологии является традиционной. Однако никто не утверждает и даже не пытается доказать, что теология является наукой. Достаточно того, что это древняя и, следовательно, уважаемая академическая дисциплина.

Утверждение 4: «Нужен плюрализм мнений».

Применительно к онтологическим вопросам оно ложно. Мы должны терпимо относится к чужим мнениям, но из этого не следует, что онтологический релятивизм — это хорошо. Все серьезные мыслители, стремящиеся обрести предельное знание, будь то натурофилософы, физики, математики или богословы, разделяют точку зрения, что целью познания является сама истина, а не генерация альтернативных мнений ради наслаждения полемикой. Плюрализм мнений по вопросу происхождения человека действительно имеет место, но из этого не следует, что государству следует намеренно поддерживать противников эволюционной биологии ради мнимой ценности плюрализма (в данном случае).

Утверждение 5: «Теология — прививка от религиозного фундаментализма и мракобесия».

Утверждение ложно, поскольку религиозный фундаментализм и мракобесие являются социальными феноменами, не предполагающими владение массами теологическими знаниями вообще.

Итого: теологию не следует признавать наукой, но можно считать академической дисциплиной. Присуждение степеней по теологии можно допустить в рамках отдельных университетов по решениям ученых советов, однако вменять ВАКу проверять диссертации на основании общенаучных критериев не имеет смысла. Можно допустить формирование отдельного сообщества богословов, желательно межконфессионального, которое будет являться высшей инстанцией в области экспертизы диссертаций и квалификации сектантских доктрин по запросам государственной власти.

Елена Орел, религиовед, доцент Высшей школы экономики

Теология как гуманитарная наука (а она является таковой, без всякого сомнения) представляет собой, кроме прочего, рефлексию человека относительно собственного бытования в определенной, специфической сфере. Именно в качестве подобной рефлексии получили право на существование (и тем самым защиту от ярлыка «лженауки»), например, все области искусствоведения.

Сам факт существования гуманитарных наук доказывает, что потребность в подобной рефлексии существует, и пространство религии порождает ее не менее, чем пространство литературы или философии.

Давайте также не будем забывать, что навешивание ярлыка «лженаука» — один из инструментов сталинского террора, причем широкое применение этого инструмента не уберегло отечественную науку от таких вещей, как лысенковщина, например.

Денис Сахарных (Казань), научный руководитель дополнительных образовательных программ подготовки учителей по предметным областям «Основы религиозной культуры и светской этики» и «Основы духовно-нравственной культуры народов России»

Споров вокруг присутствия теологии в академическом пространстве мы в последнее время наблюдали немало. Нездоровый характер течения этих споров уже не удивляет: вопросы взаимоотношений религии и образования воспринимаются российским обществом настолько болезненно, что впору говорить о каком-то посттравматическом синдроме.

За спорами о теологии, об «Основах православной культуры» и об иных подобных вещах всегда скрывается что-то другое, как правило, вполне приземленное и личное: кто-то боится, что допущенная в вузы «несветская» теология поглотит «светское» религиоведение, кого-то беспокоит рост влияния РПЦ, кого-то терзают исламофобские страхи, кто-то просто не понимает, чего от новой реальности с крестами, хиджабами и кипами в принципе ждать, и, припоминая пережитую длинную череду перестроек, реформ и инноваций, не без основания предполагает, что хорошего ничего не ожидается.

«Без теории нам смерть», — говорил Сталин. Марксистско-ленинский подход рассматривал религию как ложное, превратное мировоззрение, рабски отражающее окружающую человека природную и социальную действительность. Советское вероисповедное законодательство было агрессивно-запретительным, старательно выталкивая религиозность из всех сфер общественного бытия. Эти взгляды и подходы к религии были последовательными и системными и оставили после себя грандиозные, подобные античным, мировоззренческие и юридические руины.

То, что происходит сейчас с религией в российском образовании, при всей бестолковости, а нередко и злонамеренности процессов, представляет собой попытку хоть как-то обустроиться среди мировоззренческой разрухи, хотя бы на уровне «чтобы дождь не мочил». Если мы соглашаемся, что религиозный фактор имеет важное значение в жизни общества, во многом формируя ее ценностно-смысловую составляющую, то нельзя и упорно экранировать образование от тем, связанных с религией. Обучающиеся должны получать соответствующую подготовку. А вот какие формы и уровни эта подготовка может иметь — об этом надо дискутировать.

Мнения собрал Артем Космарский

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram.